Сатана не нужен: почему русские колдуны легко обходились без дьявола
Русский народ и в таком темном деле, как колдовство, был анархистом: отечественным чародеям не требовалась санкция от сатаны, чтобы превращать травы в волшебные снадобья и пускать неполюбившихся соседей по миру. В этом главное отличие отечественных колдунов от европейских — ведь последние и шагу не могли ступить без оглядки на договор с повелителем сил зла, уверена русист Валери Кивельсон, автор книги «Магия отчаяния: моральная экономика колдовства в России XVII века», которая вышла в издательстве Academic Studies Press / БиблиоРоссика. Публикуем фрагмент из нее.
В марте 1676 года Тимофей Караулов, сидевший на воеводстве в городище Доброе, сообщил царю о жалобе, поданной Давыдом, священником Богородицкой церкви, на нанятого им работника Мишку Киреева и его жену Аринку. В своем доносе Давыд писал:
В прошлых де годах и в нынешнем во 184 [1676] году в разных числах объявилась у него попа Давыда в горнице под потолком заткнута в углу коренья и земля, да те же де коренья осмотрел он поп и попадья его в питьях, в браге и в квасу, а подносила де им то питье наймита его Мишкина жена Аринка. И от тех де отравных кореньев попадья его Давыдова и дети кончаются смертью. А в той де порче неверка ему попу Давыду на того своего наймита Мишка и жену его Аринку.
Далее Давыд упрашивал царя:
Милостивый государь, пожалуй меня, богомольца своего! Вели наймита моего Мишку с женою в Доброром в Приказной избе в кореньях и в порче роспросить, кто им те коренья давал, и научал портить меня, и попадьишку мою и детишек, чтоб мне, богомольцу твоему, от тех еретиков с семьею и с детишки в конец не погинуть и напрасною смертью не умереть.
Если можно говорить о типичных делах о колдовстве, перед нами одно из них. Дело разворачивалось в соответствии со всеми неписаными правилами российской «охоты на ведьм». Демографический профиль подозреваемых, отношения между обвинителем и обвиняемыми, бытовые приемы, простонародная фармакопея, непосредственные цели предполагаемых магических действий — все соответствует общим закономерностям, свойственным процессам того периода. Этапы судебного разбирательства также соответствовали московским нормам.
Но для целей этой главы особенно важно то, что отсутствует в записях: вопросы, не заданные во время процесса, те самые, которые никто — от царя в Москве до обвиняемого в пыточной камере — не считал уместным озвучивать. Речь идет о поразительном отсутствии Сатаны, главного источника зла — особенно если держать в уме европейские примеры.
Роберт Матизен в своей статье «Магия в Slavia Orthodoxia» подчеркивает крайнюю важность этого отсутствия:
В Западной Европе на заре Средневековья возобладала теория о том, что любая магия подразумевает договор с демоническими силами или служение им, а следовательно, может рассматриваться как этический и моральный эквивалент измены Господу. <…> Необходимо со всей ясностью подчеркнуть, что эта теория не универсальна даже внутри христианства. Ее господство — результат конкретного стечения обстоятельств в христианских странах Западной Европы.
После этого он делает важное заключение: «Нет оснований искать чего-нибудь подобного этому [представлению о связи магии и Сатаны] в истории восточных православных церквей — и действительно, ничего подобного не было». Исследователь прав в обоих случаях.
За несколько веков тщательной интеллектуальной и культурной работы в католической и протестантской Европе была создана единая — грандиозная и устрашающая — картина сатанинского колдовства. Нет причин думать, что этот особый сплав идей мог появиться в другой культурной обстановке.
Скорее верно обратное: удивительно, если бы этот довольно-таки сложный комплекс мистических представлений возник повсеместно без прямого заимствования. Брайан Левак подчеркивает:
Именно дьявольский компонент европейского колдовства в раннее Новое время — его главная отличительная черта… [Ни в одной цивилизации, исключая христианский Запад Средневековья и раннего Нового времени,] не возник набор верований, аналогичных тем или хотя бы сопоставимых с теми, которые были присущи позднесредневековым демонологам. Нигде не возникло убеждения в том, что существует обширная секта летающих магов, поклоняющихся демонам на тайных оргиях, где происходит поедание детей.
Конечно, дьявол не был для русского православия неизвестной величиной: он играл некоторую роль в сказках и житиях святых. Как установила О. Д. Журавель, сюжет о договоре с дьяволом — о продаже души дьяволу — достиг Руси не позднее XII века через переводы греческих текстов, таких как «Житие святого Василия Великого» и апокрифическая повесть о договоре Адама с Сатаной.
Начиная с XII века этот сюжет распространялся через переводные греческие тексты, но почти не развивался русскими авторами. Его распространение среди духовенства подтверждает миниатюрная икона XVI века: бес направляет руку грешника (которому не удается защититься с помощью крестного знамения), и тот продает душу дьяволу. Прекрасная фреска из церкви Ильи Пророка в Ярославле — правда, более поздняя (1716) — изображает монаха Феофила в тот самый миг, когда тот продает душу дьяволу.
Согласно житию Феофила, от сатанинской сделки его спасла Богоматерь, которая стерла текст договора и вернула заблудшую овцу в стадо. Заключая сделку, Феофил рассчитывал продвинуться по служебной лестнице и снискать милость своего епископа; все это — обычные сюжеты русских заговоров, правда, чаще всего без обращения к дьяволу.
Эти же мотивы встречаются и в «Повести о Савве Грудцыне» (XVII век): юноша продает душу дьяволу, чтобы совершить прелюбодеяние с женой своего благодетеля. И опять же, Савву спасает Богоматерь.
В целом же упоминания о библейском Сатане редко встречаются в русских источниках, текстовых и иконографических. Как отмечают исследователи, чаще можно видеть описания и изображения не дьявола как такового, а мелких бесов, о которых говорится в заклинаниях, и кроме того, небольших черных остроголовых и крылатых демонических существ, чьи невыразительные силуэты попадаются на иконах, но лишь в том случае, если этого требует сюжет.
Читайте также
Если святой Николай изгоняет беса из колодца, этот эпизод его жития снабжается соответствующей иллюстрацией. Сам Сатана появляется на иконах со сценами Страшного суда — такой же темный и невыразительный. Он надежно закован в цепи внутри адской пасти, что символизирует торжество Бога над смертью.
В нравоучительных и литературных произведениях есть упоминания о связи между магическими практиками и дьяволом, но этот мотив был лишь скромной составляющей представлений о магии в Московском государстве. Многочисленные нити сплетались и расплетались, складываясь в сложную, запутанную и изменчивую структуру, характерную для России раннего Нового времени, но никогда не составляли однородной ткани.
Случай в Добром показывает, что русская магия в том виде, в каком она практиковалась, хотя и внушала страх и осуждалась законом и обычаем, все же не имела под собой демонологических оснований.
Сатану вызывали лишь в редких случаях, он не играл большой роли и необязательно был связан с колдовством и магией. Отсутствие этой концептуальной связи имело далеко идущие последствия. Цель этой главы, где подчеркиваются разительные различия между русским и европейским пониманием магии, — не только в том, чтобы продемонстрировать характерные черты русских верований.
Мы хотим также обозначить более существенную проблему, доказав, что эти различия были крайне важны, когда речь шла о конкретных вопросах жизни и смерти, и касались всех аспектов преследований по делам о колдовстве, будь то выбор жертвы, ход или цели процесса.
Но вернемся в Доброе и посмотрим, как Давиду приходилось разбираться со своими коварными слугами в отсутствие дьявола. В ответ на челобитную священника, в которой он просил выяснить, откуда взялись коренья, царь велел воеводе допросить супругов.
Мишка Киреев признал, что в горнице под потолком действительно были коренья и земля, но возложил вину на своего отчима Исайку Некиреева, драгуна в местном полку. По его словам, тот спрятал вредоносные предметы внутри дома в прошлом году, на Светлой неделе, «чтоб де он поп Давыд со всею семьею посохли, и от той сухотой болезни они померли».
Его жена Аринка созналась, что по наущению тещи наслала порчу на жену и дочерей Давыда, подмешав отраву им в питье. Основываясь на этих признаниях, воевода приказал взять под стражу отчима Мишки и его жену Агрипенку.
Когда воеводские люди вошли в дом драгуна, они обнаружили следующее: «Толченых трав в 12 узлах завязано да во 6 мешках травы ж, да от ружья заговор, написан в маленькой тетрадке, да пук разных пяти трав». Все четверо подозреваемых были «про порчу и про коренье роспрашиваны и пытаны», записи допросов отослали в Москву — в Разряд, и в Добром стали ждать дальнейших распоряжений.
Улики выглядели пугающе, а обвинение было тяжким, и поэтому из Москвы пришло разрешение на пытки. Очевидно, власти и в Москве, и в Добром отнеслись к делу серьезно и вели себя со всей полагающейся строгостью.
Пытки позволили получить более развернутые признания. В ответ на расспросы Аринка объяснила, что ее муж «землю вынимал из след, где ходил поп Давыд и попадья его». Затем последовал пространный рассказ о методах колдовства, полный пугающих подробностей:
В нынешнем де году в сентябре она Аринка коренья во браге и в квасу попадье Давыдовой и дочерям его пить давала по веленью свекрови своей Агрипенки. Да она ж Аринка украла у попадьи кокошник да подубрусник и тот кокошник и подубрусник с наговором свекровь ея велела положить под столб и говорить: «каков де тяжел столб, так де бы попадье было тяжело», и она де Аринка то все учинила по веленью свекрови своей.
Да она ж де Аринка по наученью свекрови своей у попадьи из рубахи выдрала лоскут против сердца, и тот лоскут отнесла она к свекрови своей для порчи ж. Да она ж де Аринка у Давыдовых дочерей тянула с рук персты и приговаривала «чтоб де бы им до замужества теми руками ни ткать, ни прясть». А велела ей то учинить свекровь ея Аграфенки. Да ей же де Аринке свекровь ея велела: «как де попадья пойдет из хором, и ты де пойди ей встречу, и молви ей тихонько приговор, и дунь на нее и ее де отшибет обморок». И она де то все над попадью учинила.
Расспрошенный «про отравныя коренья», найденные в его доме, отчим (Исайка) сперва заявил, что пасынки оговорили его с женой — он не участвовал в насылании порчи на семью священника.
А про коренье, что у него Исайки вынето, сказал, то де коренье его Исайка держал он от пострела и от иных болезней. А что де соль в платке завязана с купоросом да с каменем, тою де солью он Исайка умывает себя и ребят своих. А про иныя про многия статьи и про отравы, он Исайка сказал не знает. А что де обернуто в лист в корлук, и то де он сказал не знает же. А заговор де у него Исайки, что вынет, и тот де заговор жены его Аграфены перваго мужа ея Кирюшки принесла жена его с собою.
Итак, в ходе обычного допроса, без применения пыток, Исайка отрицал свой преступный замысел. Чтобы ускорить дело — и в соответствии с царским повелением — воевода велел пытать его, и дознаватели получили намного более удовлетворительное признание.
И марта того ж числа добренский драгун Исайка Некиреев в застенке пытан, дано десять ударов, а с первой стряски да с десяти ударов сказал: пасынку де своему Мишке и снохе своей его Мишкиной жене коренья давал он Исайка и велел портить попа Давыда, и попадью его, и детей, чтоб от того посохли и померли. И где поп Давыд и попадья его ходят из след землю пасынку своему Мишке вынимать велел, и он де Мишка из следов землю, где он поп Давыд и попадья его ходили, вынимал и к нему Исайке землю приносил, и он де Исайка тое землю с наговором у него попа Давыда заткнул в горнице под потолком, чтоб де поп Давыд и попадья посохли и от той скорби померли, и на конинку в горнице коренья велел пасынку своему класть для порчи же. И внуку его Давыдову младенцу Ивану в колыбель коренья пасынок его Мишка клал, чтоб его уморить, а от того де тот младенец умер или не от того, того не знает. И снохе своей, а пасынка своего Мишкиной жене Аринке коренья давал и в питье попу Давыду и попадье и детям Давыдовым давать велел, чтоб их перепортить, а в том де во всем он Исайка перед великим государем виноват, а иных де людей никого он не порчивал.
Может быть интересно
Те, кто снимает страх: как устроены магические практики в современной Армении
Воевода Караулов, как и полагалось, отослал в Москву полный отчет со всеми признаниями, полученными от Исайки и других, вместе с тщательным перечислением пыток, применявшихся на каждом этапе. Дело завершается следующими словами: «И ныне те воры и чародеи в Добром в тюрьме» (в ожидании царского распоряжения).
Это стандартное для Московского государства дело о колдовстве было основано на обвинении в порче — вреде, причиняемом с помощью сверхъестественных средств. Предполагалось, что колдовство (именуемое здесь «волшебством» и «чародейством») совершается посредством сочетания словесных заклинаний, физических действий (дуновение, выполнение определенных действий, сопровождаемых заклинанием, вынимание следа) и применения материальных средств (земля, корни).
Подмешивание магических ингредиентов в пищу и напитки с современной точки зрения размывает грань между ядом и снадобьем — а участники дела использовали оба термина. До этого момента все полностью совпадает с европейскими представлениями о порче.
Но как только речь заходит о второй части привычной для европейцев картины — дьявольском присутствии, — в деле по обвинению Мишки и его сообщников обнаруживается зияющая пустота. Ни обвинитель, злобно перечисляющий многочисленные преступления своего наемного работника, ни истцы, даже на дыбе или под ударами кнута, не сделали ни малейшего намека на действие дьявольских сил.
Допрашивающие также не задавали наводящих вопросов, чтобы получить подобные признания. Цель расследования была ясна: свидетелей спрашивали насчет трав и кореньев, а также «от ружья заговора» — но не о темных силах, способных наделить эти ингредиенты магическим действием или превратить несколько слов, нацарапанных на клочке бумаги, в эффективное заклинание.
В европейских судах свидетелей постоянно поощряли к выстраиванию связной теории — они должны были рассказать о теологических и практических основаниях, на которых покоились их заговоры и заклинания.
В России же никто не проявлял ни малейшего любопытства относительно механизма, превращающего слова или коренья в источник могущества, или того, как мстительный слуга может установить связь с потусторонними силами, сатанинскими или божественными.
Такое равнодушие к дьяволу не должно нас удивлять. Россия по большей части оставалась в стороне от основных культурных и религиозных событий Ренессанса и Реформации, отделенная от Запада с его культурными течениями религией, языком и письменностью; знакомиться с ними мешали также низкий уровень грамотности и отсутствие книгопечатания.
Кроме того, православие в его русской версии исповедовало апофатический подход к богословию: церковь учила, что Бог принципиально непознаваем для человека и, следовательно, попытки проникновения в великие тайны его природы не имеют особого смысла. Европа, как католическая, так и протестантская, породила множество трудов по колдовству и демонологии — богословского, нравоучительного, наставительного, исследовательского и юридического характера.
Авторы их пытались понять, как работает все это, снять противоречия — в общем, решить квадратуру круга. В России же редко задумывались о механизмах действия магии.
Западные богословы мучительно размышляли над ролью свободной воли человека, поддающегося дьявольскому искушению, задавались вопросом о том, почему Бог не хочет обуздать своего падшего ангела. Взволнованные проблемой того, как инкуб может оплодотворить женщину — обитатели мира духов, инкубы по определению не имели физической сущности, — европейские ученые старались разгадать методы осеменения через заимствованное семя или заимствованные формы.
Отвергая раннесредневековые утверждения о том, что магия — простое суеверие и поэтому не может быть эффективной, мыслители позднего Средневековья и раннего Нового времени упорно приписывали действенность колдовства вмешательству дьявола.
Жители Московского государства, напротив, не касались этих головоломных вопросов и, насколько можно судить, не волновались по поводу потенциальных логических несоответствий, неизбежно сопутствующих магическим действиям в мире, где царит божественный порядок.
Нет никаких свидетельств того, что они старались хоть как-то упорядочить свои мысли и рассуждения о колдовстве; сохранилось ничтожно мало официальных или полуофициальных текстов, где колдовству дается описание и (весьма расплывчатое) определение.
Как отмечает Б. А. Успенский, «на Руси не было схоластической теологии — не было богословских дискуссий, которые позволили бы эксплицитно связать любое отклонение от православия с демонологией и ересью. Соответственно, здесь не была разработана богословская экспликация ведовства».