Резня в Черном городе. Как классовые и национальные конфликты разрушили бакинскую нефтяную индустрию

Баку, город контрастов

Описанная в предыдущей статье ситуация, когда каспийская нефть с таким трудом вырвалась на мировые просторы и начала там свое победное шествие, грозя вот-вот обойти нефть американскую, и охотничий азарт преследователей, охвативший бакинских предпринимателей, — прекрасная бизнес-история, которая выглядит захватывающе и в какой-то степени романтично, и, наверное, ее можно было бы представить в стиле success story, и даже в этом виде она была бы прекрасна, поучительна и занимательна.

Однако сказка закончилась в 1905 году. Вернее, закончилась она годом ранее, вот только вряд ли кто-то тогда понимал, что это — конец.

Впрочем, и после 1905-го такого понимания не было, но постепенно, через несколько лет, оно пришло: с 1905 года в Баку больше не приходят иностранные инвестиции, а подавляющее число потребителей предпочитают каспийской нефти какую угодно — техасскую, румынскую, индонезийскую, калифорнийскую, — только не нефть Баку.

Самое простое, приятное уху и привычное современному читателю, чью голову забивают разного рода конспирологическими теориями, объяснение — заговор. Жидомасонский или англосаксонский, а может, и печенежско-половецкий, но — заговор. Поэтому стоит попробовать понять, что происходило в Баку на самом деле и почему события 1905 года если и не поставили крест на бакинской нефти, то как минимум разрушили нефтяные перспективы региона.

До начала нефтяного бума Баку, хоть и был довольно крупным портом на Каспийском море, вел типичную жизнь провинциального персидского городка с типичным патриархальным укладом. В нем проживало около семи тысяч человек, которые были заняты выращиванием овощей, рыбной ловлей и обслуживанием морского трафика. Небольшая часть жителей (не более двух сотен человек) была занята добычей нефти: копали колодцы, получаемое разливали в бурдюки и отправляли в аптеки Персии, где аптекари использовали нефть как лекарство и косметическое средство.

В 1860-е годы город пережил первое потрясение — его население увеличилось до 13 тысяч человек в связи с тем, что там стали добывать нефть и изготавливать из нее керосин. Легенды о быстром обогащении притягивают на берега Каспия тысячи людей. Из легенд стоит упомянуть то, как начинал свой бизнес Муса Нагиев. В 1868 году сбылась мечта этого неграмотного носильщика из порта: он скопил немного денег на покупку крохотного участка земли, чтобы заняться разведением овощей. Роя колодец (какие овощи без воды?), он наткнулся на нефть, запасы которой оказались необыкновенно обильны. К тому моменту ценность этого сырья для производства керосина уже была понятна: Нагиев сумел наладить добычу нефти и даже завести перегонный куб. Нефти на его участке оказалось так много, что куб стал небольшим заводиком, потом очень даже большим заводом, а сам Нагиев стал миллионером и меценатом, кавалером орденов и одним из тех авторитетных людей, которых называют отцом города.

Разгоряченный подобными историями народ в Баку переселяется массово — дело всё-таки происходит на Кавказе, где проблема безработицы была всегда (и сейчас никуда не делась). Армяне, лезгины, аварцы, грузины, евреи, персы, греки, турки и, самом собой, местные из ближайших к Баку сел — всем теперь надо в Баку. И действительно, в городе каждому найдется дело: неквалифицированной работы на промыслах хватает, квалифицированных рабочих — заклепочников, жестянщиков, металлистов, механиков — привозят из Гороховца, Петербурга, Златоуста, Варшавы, Одессы и даже из-за границы, так в Баку появляются русские, украинцы, поляки, немцы.

В большинстве своем прибывающие (за исключением «рабочей аристократии») люди малограмотные, попавшие в совершенно новую для себя среду, из деревенской — в городскую, и в совершенно необычные и непонятные отношения. Появляются землячества, два крупнейших — армянское и татарское (слов «Азербайджан» и «азербайджанцы» еще не применялось, азербайджанцев тогда называли татарами, и в данном случае речь именно о них). Разнообразие конфессий не способствует взаимопониманию, наоборот, разобщает, делит мир на «своих» и «чужих».

Кроме того, описанное время — период тех самых столкновений между трудом и капиталом, о котором социалисты давно предупреждали капиталистов, но «люди дела» никогда их не слушали, считая никчемными болтунами. В Баку, переживающем период хищнического капитализма, идеи равенства, братства и справедливости (как бы своеобразно ни понимали эти мысли неграмотные, разобщенные религиозными и национальными предрассудками люди) пользуются большой популярностью. При этом политических сил и партий много, понятно, что они не просто не дружат друг с другом, но всегда рады подставить конкурентам подножку.

Всё это вместе взятое происходит на фоне криминального беспредела. Один из современников событий иронично пишет о «кавказских народных промыслах, постоянно владеющих сознанием бакинцев», — и речь идет вовсе не о ковроткачестве или искусстве приготовления кофе — речь о рэкете, киднеппинге, разбое и грабежах. В качестве «переговорного аргумента» рэкетиры довольно часто используют поджоги, так что пожары на нефтяных вышках, нефтехранилищах или перерабатывающих заводах — дело не слишком уж невиданное.

Упомянутого выше Нагиева с целью выкупа похищают дважды: в первый раз его отпускают, так как известный своей скаредностью Нагиев категорически отказывается платить, говоря, что предпочтет смерть; в другой раз (тогда захватом руководит небольшого роста грузин с оспинами на лице) за него вносит выкуп другой местный нувориш, Тагиев. Богачи пробуют перекупать банды, нанимая их для своей охраны, да и вообще в Баку без охраны лучше не появляться — нефтепромышленников всегда сопровождает множество людей в бурках, скрывающих оружие.

Все обзаводятся собственными «службами безопасности», на больших, солидных и денежных фирмах эти службы заняты не только охраной периметра, но и разведкой — у них хорошо налажены связи «в горах». Словом, некоторые наиболее влиятельные абреки находят себе работу в Баку, может, и менее славную, чем работа налетчика, но более стабильную, спокойную и прибыльную.

Конкуренция тоже не дает покоя горячим головам: случающиеся пожары часто приписывают проискам недовольных чьими-то успехами — этакий «прием конкурентной борьбы». Такого рода обращений в полицию достаточно. Только в 1901 году возбуждено больше 40 дел (но иногда потерпевшие в полицию не обращались, не видя в этом смысла) по поводу поджогов криминального характера, которые заявители связывают именно с происками завистников. Впрочем, не оказалось ни одного доказанного случая такого рода, и, учитывая коррумпированность властей, нельзя утверждать, что такие заключения были сделаны только из-за недостатка улик.

Полиция бездействует — то есть взятки-то берет, но реальной силы и власти собой не представляет. Суды очень гибки и проявляют полное понимание в отношении бандитов, так как сами судьи никогда не чувствуют себя в безопасности и у них есть все основания переживать за свои семьи.

Убийства случаются ежедневно и в больших количествах, истории про похищения и рэкет никого не удивляют и даже не особо возмущают — это просто фон жизни, небольшой штрих. Как погода.

Понятно, что жертвами ограблений становятся не только бакинские миллионеры — миллионеров мало, на всех лихих людей их не хватает, у них охрана, можно получить пулю вместо золота, и любой человек, имеющий какой-то заработок, становится объектом интереса криминала.

При всех различиях власть в том виде, в котором она является простому рабочему, вчерашнему пастуху или крестьянину, — в виде полицейских, чиновников, заводской администрации, судов — выглядит совсем уж отвратительно. Справедливость и служение закону — это вовсе не то, чего стоит ожидать от представителей власти.

При всех различиях между собой у той разнородной массы людей, которая составляет собой население Баку, есть и нечто общее: все они — жертвы произвола работодателя.

Капитализм нефтепромышленников носит совершенно дикий характер, рабочим недоплачивают, над ними издеваются, уровень жизни рабочего в среднем если и не уровень нищеты, то уровень безнадежной и беспросветной бедности. Несколько лучше дела обстоят в крупных компаниях — Нобелей и Ротшильдов. Нобелей даже хвалят за коттеджи для рабочих, отмечают высокий, по сравнению с прочими, уровень зарплат, библиотеки, школы и рабочие клубы, и попасть на работу в «Бранобель» или БНИТО считается удачей. Но что касается других нефтяных предприятий, товариществ и акционерных обществ, то там эксплуатация носит откровенно хищнический характер: рабочий день 12–15 часов, оплата труда предельно низкая, редко превышающая 60 копеек в день, чего не хватает на содержание семьи, да и те получить мудрено — штрафы иногда превышали заработок, страховых выплат по болезни или увечью не существует, жилье — казармы, в которых ютятся до 80 человек с семьями в одном помещении, грязь, питьевой воды нет (собирают дождевую воду — остальная загрязнена отходами нефти), талоны на продукты в магазинчике при промысле вместо денег, а в магазинчике товар с гнильцой… Словом, мало где в России рабочий живет хуже, чем на бакинских нефтепромыслах.

В начале ХХ века в Баку создаются профсоюзы, благо почва для этого более чем подходящая. Профсоюзные организации Баку считают чуть ли не самыми мощными в стране, но опыта действий у профсоюзов, в которых главную роль играет РСДРП, очень мало.

Сам Баку, впрочем, город разделенный, понятия «апартеид» пока не существует, но раздельное проживание классов и разных слоев общества видно очень даже наглядно.

Город делят на две части — собственно город и промыслы, входящие в городскую черту и простирающиеся от самого Баку до бесконечности. Этот промышленный пояс называют Черным городом (это словосочетание применяется довольно часто к Баку вообще). Именно там преимущественно расположены казармы рабочих. Нормального жилья там почти нет — разного рода балаганы, сбитые на скорую руку из чего попало, времянки, бараки — в самом лучшем случае.

Сам Баку тоже не однороден: в городе ярко различается его старая часть, как говорят о ней приезжие — «туземная», где мало что изменилось со времен персидского владычества, и новый город, отстроенный уже нуворишами. Самый шикарный дом там — дом градоначальника, хотя и дома нефтепромышленников выглядят как дворцы. В городе приводят в порядок набережную, здесь будет запущен трамвай, построен театр (лучшие труппы со всей страны охотно принимают приглашения выступить в самом богатом городе империи). Эта часть города по темпу, деловой суете и энергии более всего напоминает современникам не европейские города (несмотря на замечательные постройки в модном стиле ар-деко), а Америку. В этой части города — деревья и даже сады, проблему нехватки воды здесь успешно решили: она доставляется специальным водопроводом с гор. Вообще водопровод, канализация и освещение улиц выгодно отличают Баку от любого города страны, даже столицы уступают городу миллионщиков. Здесь в каждом доме, особняках или заводоуправлениях телефон и телеграф, электричество, здесь появляются первые в стране автомобили, рестораны поражают изысканным меню, словом, этот Баку — настоящий город-сказка. Правда, сказка в вечном дыму, воздух горек — вокруг десятки нефтезаводов, больших и малых.

На рубеже веков население города составляет уже 130 тысяч человек, хотя кто же их считает, это оценочные данные, не учитывающие то, что подавляющее большинство людей не только работает, но и живет в Черном городе, за официальной городской чертой.

Впрочем, даже по официальной статистике, Баку — самый большой город в Закавказье и на Каспии.

Пожары

Можно сказать, обстановка в Баку пожароопасна всегда — это город нефти, Баку и есть нефть: сам город и окрестности пересекают трубопроводы, нефтехранилища способны одномоментно хранить запасы в 11 миллионов пудов нефти и керосина, почти три тысячи скважин качают нефть, танкеры и весь порт нефтью буквально пропитаны, как и земля под ногами и даже воздух Апшерона, не говоря уже о постоянно случающихся разливах — нефтяные пятна покрывают Каспий, лужи и даже озера нефти встречаются постоянно.Пожары не обходят нефтепромыслы стороной — любая небрежность, невнимательность или глупость обходятся дорого, а для пожара в таких местах достаточно закурить не там, где надо, или даже (такие случаи описаны) уронить трубу на камень, чтобы искра стала причиной возгорания. Умышленные поджоги тоже случаются, самый большой — в 1901 году, когда сумасшедший охранник поджег резервуар с мазутом. Погибли сотни человек (в том числе сам умалишенный), выгорела чуть ли не пятая часть промыслов, огонь уничтожил несколько поселков, про убытки, которые понесла отрасль, на фоне гибели людей не стоит и говорить, но это сейчас, в наш гуманный век — а тогда газеты наперебой писали о фантастических суммах ущерба, который оценивали в сумму от 180 до 300 миллионов рублей.

Пожары, понятно, большая беда, но для кого-то они, конечно, страшное оружие, вполне подходящее для шантажа и террора.

А с учетом крайне сложной политической обстановки в Баку и множества факторов, которые работали, что называется, на раздрай и накаляли атмосферу, конечно, неизбежен был момент, когда все векторы сойдутся в одном месте и пересекутся во времени.

Нищая и бесправная жизнь рабочих создавала отличную питательную среду для деятельности политических партий, среди которых популярностью пользовалась РСДРП. К 1904 году в рядах заправлявших там большевиков состояло 400 человек, большой ценностью была подпольная типография (обнаружить ее в бакинских трущобах охранке никак не удавалось), печатавшая «Искру» и массу другой литературы вроде «Манифеста коммунистической партии». Большевики отличались известным радикализмом, стачки с экономическими требованиями не приветствовали (и всячески их проведению препятствовали), по их мнению, речь могла идти только о требованиях политических — свержение самодержавия и передача власти в их руки.Но в 1904 году силу набрали меньшевики, в этой фракции особой популярностью пользовался Илья Шендриков, блестящий оратор и хороший организатор, плюс ко всему человек, в средствах весьма неразборчивый. Интереса к идеям большевиков он не проявил и примкнул к меньшевикам. Именно Шендриков настаивал на стачке, убедительно объясняя, что ситуация критическая и стачка будет решительно поддержана рабочими.

Позже официальная история ВКП(б) расскажет нам, что устроителями бакинской стачки, итогом которой стала победа рабочих, были товарищи Фиолетов, Джапаридзе и лично Сталин, но на деле всё было иначе — большевики были категорически против стачки, как мы уже говорили выше, экономические лозунги они считали пораженческими, а смыслом борьбы видели исключительно захват власти.Но Шендриков был вовсе не тем человеком, который, не найдя понимания у однопартийцев, покорно следует мнению большинства. Он создает «Организацию Балаханских и Биби-Эйбатских рабочих», в которую быстро вовлекает четыре тысячи человек, сама численность его последователей говорит о том, насколько популярны и востребованы среди рабочих идеи именно экономические.

Дальше создается стачечный комитет, куда входят те же Джапаридзе, Фиолетов, Стопани и еще несколько большевиков (понимающие, что власть и контроль над ситуацией они теряют) и приглашенные большевиками армянские лидеры социал-демократической группы «Гнчак», а еще лидеры только что созданной татарской (сейчас бы мы сказали — азербайджанской) социал-демократической группы «Гуммет». Говорят, большевики пригласили их всех не без задней мысли: учитывая этническую вражду между армянами и татарами, это позволяло, как говорят политики, маневрировать.Впрочем, Шендриков, быстро превратившийся в настоящего и бесспорного лидера бакинских рабочих, уже не видел препятствий — на исключение из партии он даже не обратил внимания (благо его довольно быстро восстановили). 13 декабря начинается стачка, которую в первый же день поддерживают не менее 50 тысяч рабочих.

Шендриков составляет список требований из 34 пунктов — это исключительно экономические требования, которые так не нравятся большевикам, ибо в случае их полного или частичного удовлетворения, на их взгляд, будет сложнее вести пропаганду о необходимости смены власти.

Рабочие движутся от предприятия к предприятию, гася паровые машины и выставляя пикеты против штрейкбрехеров (которых легко найти среди живущих в нищете бакинцев). На следующий день рабочие захватывают помещения «Электрической силы» — станции, питающей электричеством сам город и все предприятия. Промышленность Баку остановлена.

Вице-губернатор Баку берет под охрану железнодорожные станции, банки и все средства и узлы связи, но телефон и телеграф уже не работают. Ждут обещанного подкрепления из Тифлиса в составе двух стрелковых батальонов. В район промыслов посылают казачьи разъезды и патрули, полиция арестовывает больше 200 человек, которых обвиняют в подстрекательстве к мятежу. Идея плохая — рабочие нападают на патрули и разъезды, появляются первые жертвы, но стачка продолжается, драки с полицией, казаками и солдатами заканчиваются стрельбой в рабочих, драки со штрекбрейкерами — увечьями, но отступать никто не собирается.

Никто — кроме большевиков. Которые начинают переговоры с властями от имени стачечного комитета, полагая, что пора ставить точку. Кстати, переговоры вели не с губернатором, власть в Баку — это совет съезда нефтепромышленников, куда входили нефтяные тузы, уже упомянутые Нагиев, Тагиев, Ландау, Эммануил Нобель, а председательствовали попеременно братья Павел и Аршак Гукасовы.

Историки считают, что первые пожары на нефтяных скважинах Баку были ответом именно на эти переговоры, чтобы показать, кто тут власть и кто на самом деле управляет ситуацией.

Скорее всего, «сливаться по-тихому» в ситуации, когда пролилась кровь рабочих, Шендриков посчитал невозможным, а так как человеком он был, что называется, без тормозов, то сепаратные переговоры большевиков из стачкома с союзом нефтепромышленников были отмечены возгоранием нескольких вышек: за пять дней, с 25 по 30 ноября, огонь уничтожил 265 вышек.

Союз промышленников понимает, что они договаривались не с теми и не о том, и когда Шендриков назначает союзу встречу, то на нее промышленники являются незамедлительно и в полном составе.

30 декабря на заводе «Электрическая сила» случилось невиданное в истории страны: впервые промышленники подписывают с рабочими коллективный договор. Все требования бастующих принимаются, главное — сокращен до девяти часов рабочий день, минимальная зарплата определена в один рубль (резкое повышение на фоне прежних 60 копеек), появляются оплачиваемые выходные — теперь каждый месяц рабочий имеет право на четыре дня отдыха.

Шендриков — герой, рабочие носят его на руках, понятно, что именно он становится главой рабочего совета, оттесняя большевиков на второй план.

Кажется, что всё завершилось прекрасно: рабочие довольны, промышленники, хоть и покряхтывая от неудовольствия от принятых на себя обязательств (которые, конечно же, мало кто собирался выполнять), рады, что предприятия снова заработали, власти рады, что смута закончена, — словом, всё вроде бы забылось и как-то стало налаживаться, можно было перевести дух.

Правда, осталась одна загвоздка, на которую мало кто тогда обратил внимание: в умах всех и каждого как-то сама собой поселилась мысль, что шантаж — штука результативная, а поджоги весьма эффективны.

 

Продолжения фейерверков долго ждать не пришлось — уже в феврале резко обострились отношения между армянскими и каспийско-татарскими (то есть азербайджанскими) радикалами. Этот конфликт зрел медленно и долго, надо сказать, власть старательно вбивала клин между людьми разных национальностей и конфессий.

Сам конфликт, возможно, ни во что бы и не вылился, если бы не «помощь» властей двух империй — Османской и Российской.

Действия этих стран в отношении армян можно сопоставить с антисемитской позицией (в Турции это в итоге выльется в геноцид армян): закрытие школ на армянском языке, конфискация имущества Армянской церкви, невозможность занимать какие-то административные должности, а зачастую прямое насилие в отношении жителей.Жители, конечно же, массово мигрировали, а нефтяные районы Апшерона привлекали возможностями для заработка. Причем ехали в Баку не только рабочие, но и люди с какими-то сбережениями и коммерческими способностями. Большинство нефтяных вышек в Баку принадлежало армянским предпринимателям — Гукасовы, Манташевы, Лианозовы, Тер-Акоповы и многие другие были в Баку людьми заметными и авторитетными (понятно, отношение властей к армянским миллионщикам было совсем иным, чем к армянским крестьянам, — но сами миллионщики этим не обольщались, понимая, что это радушие — купленное).

В свою очередь, местных мусульман власти считали людьми второго сорта, принимая показное радушие и демонстративную расторопность за лояльность (этому жители бывшего Бакинского ханства, вассала Персии, научены были всей предыдущей жизнью), — неграмотность и бедность местного населения властями были восприняты как важные черты «хороших подданных» (армяне, например, были «плохими» — среди них хватало революционеров самого радикального толка). Опять же, всё это не касалось «нефтяных королей» из числа каспийских татар — Нагиева, Тагиева, Гаджинского, Асадуллаева и многих других, — люди с деньгами априори не считались недостойными.

Тем не менее и среди богачей были разборки и деление на «своих» и «чужих». К моменту описываемых событий в Баку действовали 167 нефтяных предприятий, из них 55 принадлежали армянам, 49 — татарам, 21 — русским, 17 — евреям, 6 — грузинам и 19 — иностранцам. Крупнейшей компанией была фирма «Бранобель», ей уступали БНИТО Ротшильдов и БНО, старейшая из компаний, созданная Кокоревым и Губониным. Армянские компании в основном относились к крупным и средним, татарские — к средним и мелким (не без исключений, конечно же).

Впрочем, кто об этом помнил, когда по всему Кавказу начались столкновения армян и татар. Возможно, в произошедшем не обошлось без охранки, хотя пресловутый «проклятый царизм» слишком уж удобен, чтобы все напасти связывать с ним. Столкновения быстро перешли в настоящую резню, и главным очагом стал, конечно, самый большой город на всем Кавказе — Баку, где огромные массы татар и армян проживали в непосредственной близости.

Вдруг оказалось, что на руках у населения довольно много оружия. Вдруг оказалось, что «лояльные» мусульмане совершенно игнорируют власть (что уж говорить о заранее записанных в нелояльные армянах). В ходе уличных боев и массовой резни погибло почти по тысяче человек с каждой стороны, кроме того, было убито не менее 150 русских, а еще множество евреев, греков, лезгин, грузин плюс почти две сотни солдат, посланных на усмирение смуты, — досталось всем бакинцам.

Заметим, что революционеры тоже не бездействовали — они вовсю старались, чтобы обратить боевиков против власти, и нельзя сказать, что действовали безуспешно, во всяком случае целенаправленные нападения на воинские отряды силами и той и другой стороны стали результатами их провокаций. Миллионщики — и татары и армяне — в стороне остаться не смогли (хотя очень старались), среди них хватало разного рода проявлений симпатий. Наверное, вынужденных.

Страшная трагедия разыгралась в бараках фирмы армянина Питоева, где искали армянских боевиков: найти не нашли, мужчин там почти не оказалось, но 40 человек было убито, а нефтяные вышки Питоева сожжены.

Сразу после этого вспыхнули и нефтяные вышки татарских предпринимателей — обоюдные поджоги приняли масштаб, которого раньше не знал даже многострадальный Баку и даже в период стачки. К лету было сожжено почти 1500 вышек, что составляло 60% от всех действующих, в нефтехранилищах сгорело

как минимум шесть миллионов пудов нефти и нефтепродуктов (больше половины всех запасов), пылали нефтепроводы, цистерны, танкеры — в общем, опять всем стало не до нефти и не до нефтедобычи.

И (независимо от того, чего добивались армянские и татарские террористы) нефтяные пожары опять сработали.

Пока власти пробовали решить проблемы силовыми методами, союз нефтепромышленников понял, что ему пора вмешаться — больно уж велики финансовые потери. После их таинственных действий резня странным образом сошла на нет, появились отряды, занимавшиеся разделением враждующих, рабочие дружины из числе людей иной национальности, прежде всего русских, стали патрулировать подходы к предприятиям и вышкам, радикальные и непримиримые зачинщики с той и другой стороны были либо сданы властям, либо умерли. Видимость мира и спокойствия была восстановлена — но разве что частично, так как взаимные убийства продолжались еще довольно долго.

Нефтяной мир представлял собой пепелище, и современные историки до сих пор ищут виноватых. Понятно, что без теорий заговора дело не могло обойтись — например, один из предполагаемых «виновников» — знаменитый японский шпион Мотодизоро Акаси (напомним, события развивались на фоне происходившей на другом конце континента Русско-японской войны), через которого шло финансирование и вооружение любых радикалов, способных хоть как-то расшатать власть и оттянуть на себя войска. Хотя никаких следов участия Акаси именно в поджогах в Баку не обнаружено, слухи о «японской руке» популярны до сих пор.

Разумеется, не обошлось без версий о вмешательстве Рокфеллера — мол, это он нашел такой способ борьбы с конкурентами.

Заметим, что эта версия — современная нам, свидетели событий о ней не упоминали.

Судя по той растерянности, с которой Standard Oil встретила известие о том, что поток бакинской нефти исчез с рынка, Рокфеллер и его компаньоны были поражены этим обстоятельством никак не меньше, чем прочие непосвященные люди вроде русского царя, — в их хранилищах не было запасов, которые позволили бы им заместить нефть Каспия.

Так или иначе, вышки на Каспии стали периодически гореть, несмотря на их усиленную охрану. Террор доказал свою эффективность и в дальнейшем будет применяться еще не раз.

Пепелище

Больше половины Бакинского нефтяного района лежало в руинах. Население города и окрестностей резко уменьшилось — не было рабочих мест, рабочие стали покидать Черный город, а многие из тех счастливчиков, у которых работа осталась, старались отправить свои семьи подальше от этих опасных мест.

Отрасль выжила, сожженное было довольно быстро восстановлено (Рокфеллер, кстати, помог с кредитами под хороший процент — в тот момент он больше боялся, что образовавшуюся лакуну заполнят Royal Dutch и Shell, которые в те годы еще не были единой компанией), но про каспийскую нефть, перспективы которой еще в 1903–1904 годах рассматривались как головокружительные, инвесторы с тех пор забудут. Саму обстановку на приисках будут оценивать (совершенно трезво) как взрывоопасную, разработки лишатся притока новых капиталов, которые всегда нужны во времена резкого подъема.

Учитывая гигантские убытки, понесенные нефтяниками, которые пришлось принимать в расчет, себестоимость нефти резко возросла, и цена каспийской нефти на мировых рынках подскочила.

Нефтеперерабатывающие заводы по всему миру теперь предпочитали других поставщиков — Standard Oil выглядел куда надежнее, чем «Бранобель», да и молодые львы вроде Royal Dutch, Gulf или Shell выглядели более стабильными, чем «Бранобель» или БНИТО.

Российская нефть с тех пор постоянно сдавала свои позиции, хотя всплески и случались: например, накануне Первой мировой и во время самой войны у каспийских нефтяников были удачные периоды; кроме того, «Бранобель» успешно вышел на относительно новый рынок смазочных масел, и в какой-то момент треть всех смазочных масел в мире изготовлялась этой компаний. Но в общем и целом кардинально поменялась тактика российских нефтепромышленников — теперь было не до «догнать и перегнать», о захватах новых рынков речь больше не шла — для каспийской нефти появился свой ценовой потолок, стало не до демпинга, который раньше так легко открывал новые рынки.

По сути, нефтепромышленники Баку создали картель, обговорив дебит скважин. Если раньше прибыль достигалась за счет роста добычи, то теперь исключительно за счет манипулирования ценами: негласный картель позволял держать цены на максимально высоком уровне, не прилагая сверхусилий по части увеличения добычи. Нобели всегда мечтали подмять рынок нефти в России под себя — когда-то им помешали это сделать Ротшильды, не только противопоставив Нобелям собственные производственные мощности, но и агрегировав мелких производителей, но после событий 1905 года они (как и большинство дальновидных иностранных инвесторов) посчитали вложения в Каспий делом не просто слишком рискованным, но и потенциально убыточным. Они мечтали продать свой бизнес, и в конце концов покупатель нашелся — им оказался Royal Dutch Shell (к моменту покупки это были уже не две компании, а одна), но появление еще одного хищника на Каспии к переменам не привело — российская нефть к тому времени уже вышла из лидерской гонки.

Если в 1903–1904 годах Россия практически сравнялась по показателям добычи с США, то уже в 1905-м добыча на Каспии упала почти вдвое, а к 1913-му в России добывалось уже в 3,5 раза меньше нефти, чем в Америке.

Что касается стачек, то они никуда не делись, рабочие постоянно боролись за свое право на человеческие условия жизни.

Шендрикова и меньшевиков вскоре изгнали из Совета бакинских рабочих — основанием послужило подозрение в получении Шендриковым денег от охранки (тут много неясностей: если он получал деньги, то зачем ему вообще нужно было побеждать в стачечной борьбе и сжигать вышки?), и поджоги как аргумент никуда не делись.Никуда не делись и межнациональные столкновения, которые вспыхивали регулярно и которые власти предотвращать так и не научились, и в этих разборках огонь тоже стал серьезным оружием.

Ну и, конечно, никуда не делся криминал, который, как могло показаться в начале нового века, ушел в прошлое, — поджог и шантаж были взяты на вооружение и использовались очень активно.

В общем и целом ситуация в Баку и окрестностях была настолько нестабильной, а нефтяная отрасль работала с такими перебоями (вот тут выручало картельное соглашение — не затронутые стачками или огнем скважины увеличивали добычу, компенсируя простои коллег), что неблагоприятный прогноз для каспийской нефти полностью оправдался.

Нефтяная катастрофа никак не повлияла на развитие российской экономики, которая в начале ХХ века росла рекордными темпами (третье место в мире по темпам роста, после США и Германии), так как относительно скромные тогда запросы внутреннего рынка нефтяники полностью удовлетворяли, но из лидерской гонки за первенство в мире вандализм Россию выбил навсегда.

Нельзя сказать, что в итоге выиграли и рабочие: после событий 1904–1905 годов количество рабочих мест, радикально сократившись, росло очень вяло — многие остались без дела, на рынке образовался переизбыток рабочей силы, что позволило работодателям медленно, но верно сокращать зарплаты и увеличивать рабочий день (к 1910 году день уже стоил 80 копеек, а средняя продолжительность рабочего дня была больше 10 часов) — если кого-то такое положение дел не устраивало, то у заводских проходных толпились массы желающих занять его место (плюс потенциал штрейкбрехеров невиданно вырос). В общем, стачки продолжались, причем с использованием «шендриковских» приемов, но уже без прежнего успеха.

На уровень 1904 года, рекордного для России, добыча вернется только в конце 1920-х годов, когда страна будет уже другой, мир значительно изменится, а уровень потребления нефтепродуктов в мире к тому времени вырастет почти в шесть раз.

В 1918 году все нефтяные компании будут национализированы, и национализация пойдет трудно, но позже к делу будут привлечены старые инженерные кадры (из которых мало кто потом умрет своей смертью), и дело понемногу наладится.Есть сведения, что в 1918 году Эммануил Нобель, наследник и управляющий «Бранобеля» и единственный русский подданный среди всех шведов Нобелей, сумел продать свою компанию Рокфеллеру. Рокфеллер давно, еще с 1880-х годов, настаивал на этой сделке, неизменно получал отказ и купил «Бранобель» тогда, когда о национализации уже было объявлено. Цена сделки составила 100 миллионов долларов — это было намного меньше стоимости «Бранобеля», но ведь и ситуация была исключительная, напоминающая игру в рулетку. По сути, Рокфеллер сделал ставку на то, что большевики — это ненадолго, и проиграл, а расторопный Нобель выиграл. Впрочем, для Рокфеллера эта потеря не была сильным финансовым ударом: что ж, одна мечта не сбылась — сбылись какие-то другие.

Илья Шендриков, оказавшийся, вольно или невольно, злым гением и могильщиком российской нефтяной промышленности, «демоном и шайтаном», после изгнания из Баку уйдет и из РСДРП, разочаровавшись в однопартийцах. Он окончит университет, будет работать присяжным поверенным, в годы Гражданской войны примкнет к белому движению. Будучи выходцем из казаков, найдет себе дело при штабе Колчака. После разгрома белогвардейцев эмигрирует в Шанхай, а затем в Сан-Франциско, где в 1957 году окончит свои дни.

Имя его практически забыто, память о нем растоптана, но дело тут вовсе не в торпедировании им самой быстрорастущей в России отрасли, совсем нет — дело в «непослушании» большевикам, ведь в советской историографии успехам любой другой партии или движения места не было.

Впрочем, совершенно не факт, что все проблемы бакинской нефти связаны исключительно с одним человеком — Шендриков оказался тем, кто выпустил джинна из бутылки, но проблема всё-таки в том, с какой легкостью разрушение возобладало над созиданием.

Конечно, хочется верить, что с тех пор люди стали понимать, насколько губительны последствия террора и разрушения и что радикализм — вовсе не способ договариваться, но… но морали всё-таки не будет — не потому, что у автора нет позиции по этому поводу, а потому, что мораль только тогда устойчива и ясна, когда ее выводит читающий.