Мертвый герой и невеста-богиня: как вера в олимпийских богов совмещалась со скифским шаманизмом

Киммерийский сумрак Северного Причерноморья

Синкретизм греческой и варварской традиций является характерной чертой эллинизма — уникального культурного феномена, сложившегося после завоевания Персидской империи Александром Македонским. Однако Северное Причерноморье — и особенно Боспорское царство — стоят здесь отдельно.

Боспор являет пример своего рода «эллинизма до эллинизма»: это государство никогда не входило в состав державы Александра и еще до рождения великого завоевателя прошло путь от союза более-менее классических греческих полисов к практически самодержавной монархии, соединившей в себе элементы как эллинской, так и варварской традиции.

Среди прочего греко-варварский синкретизм на Боспоре означал и более пристальное внимание к вопросам религии, и особенно загробной жизни, им придавалось куда большее значение, нежели в «исконной» Греции. Эту особенность здешней культурной жизни подметил российский историк Юрий Виноградов в статье «Феномен Боспорского государства в отечественной литературе»:

«Важным элементом адаптации было осознание себя в новых землях, в этой скифской пустыне с ее бескрайними просторами и многоводными реками, берущими начало где-то в неведомых землях, может быть, даже в потустороннем мире. <…> Осознание своей сопричастности к судьбам пограничья, при этом пограничья между миром известным, реальным и миром неизвестным, нереальным, потусторонним, на Боспоре, возможно, ощущалось острей, чем в других греческих центрах региона. <…> Боспор Киммерийский — это не просто „медвежий угол“ античности, его культура — не просто огрубленный, провинциальный вариант культуры метрополии… Значение боспорской культуры больше, можно сказать, символичней, а лежащая на ней печать „мертвенности“ чрезвычайно показательна. <…> Как представляется, боспорские мыслители не были натурфилософами, а скорей философами религиозными. Их захватывали совсем другие миры и совсем другие сюжеты, связанные прежде всего с проблемами „жизни после смерти“».

Показательно обилие «киммерийских топонимов» в регионе — одно название Керченского пролива Боспором Киммерийским говорит само за себя. Киммерийцы — возможно, реально существовавший доскифский народ, обитавший в Северном Причерноморье, прославившийся походами на Ближний Восток, войнами с Ассирией и Урарту. Вероятными потомками киммерийцев называют племена тавров (в горном Крыму) и синдов (в районе нынешней Анапы). Однако в греческой мифологии киммерийцы увязаны не столько с реальным народом, сколько с миром мертвых, Аидом, в преддверии которого и живут киммерийцы (в одном из вариантов описаний названные «церберийцами» — по имени Цербера, трехглавого пса — стража Аида).

По мнению Виноградова, обилие «киммерийской топонимики» на Боспоре вызвано воспоминаниями об описанной еще Гомером мрачной и туманной Киммерии, ставшей в некоторых интерпретациях чуть ли не синонимом Аида. Именно это ощущение близости к загробному миру и побудило греков давать окружающим их объектам «киммерийские» названия.

Игорь Шауб в работе «Миф, культ, ритуал в Северном Причерноморье VII–IV вв. до н. э.» выделил греческие мифы, которые имели особую связь с регионом. Это мифы об аргонавтах, путешествовавших в полумифическую Колхиду, где живет чародейка Медея, служительница Гекаты; о похождениях Геракла в Скифии; миф об Ифигении, тесно связанной с образами таких богинь, как Артемида и Геката; об Ахилле, одном из величайших героев античной Греции; а также об амазонках, девах-воительницах, которых греческое предание помещало примерно в этих краях.

Эти мифологические сюжеты стали своего рода теоретическим обоснованием для восприятия греками местных религиозных верований. В погребальных росписях на стенах склепов, как и в различных украшениях, найденных в курганах, отразились такие мифологические представления скифов, как почитание Великой богини и ее паредра (спутника, помощника или даже супруга), а также воинские культы, идеи сакрализации царской власти и скифский шаманизм.

Таким образом, мифологические сюжеты и культовые практики, наложившиеся на общее ощущение жизни на грани реального и потустороннего, и стали той основой, на которой сформировался духовный мир Северного Причерноморья.

Как пишет сам Шауб, «…все важнейшие сюжеты и персонажи греческих мифов, связанных с Северным Причерноморьем, имели прямое отношение к греческим представлениям о потустороннем мире, шаманским верованиям, характерным для причерноморских варваров, и культу местной Великой богини — прежде всего, в ее аспекте повелительницы душ умерших».

Богиня любви, войны и смерти

Историк русской эмиграции Михаил Ростовцев в работе «Эллинство и иранство на юге России» указывал, что «особенностью племен Тамани… является крупная роль, которую играл в их религиозной жизни культ верховного женского божества…». То же самое Ростовцев предполагал и для Боспорского царства в целом, указывая, что там «господствует, почти подавляя остальные, один культ — старый местный культ великой верховной богини». Этот «старый местный культ» греки ассоциировали уже с собственными божествами. Наиболее почитаемой богиней на Боспоре, особенно в его «азиатской» части, на Таманском полуострове, считалась Афродита. О ее культе писал античный историк Страбон, приводя местный миф об Афродите, Геракле и змееногих великанах, поверженных олимпийцами:

«Есть в Фанагории знаменитое святилище Афродиты Апатурос. Для объяснения первоначального значения эпитета богини приводят некий миф о том, как богиня, когда на нее здесь напали гиганты, позвала на помощь Геракла и спрятала его в какой-то пещере; затем, принимая гигантов поодиночке, она отдавала своих врагов Гераклу, чтобы коварно, обманом (по-гречески apatē) убить их».

Почитание Афродиты на Боспоре подтверждается и археологическими находками — терракоты и изображения на глиняных сосудах, остатки святилищ, посвятительные надписи боспорских царей — в частности, боспорской царицы Камасарии. Одно из наиболее частных обращений к Афродите — Урания, то есть «небесная», однако почитался и образ Афродиты Навархиды, свидетельствующий о связи богини с морем.

В археологических находках, связанных с Афродитой, просматриваются и хтонические черты. Об этом говорит и помещение в могильники фигурных сосудов в виде Афродиты в раковине, и изображение одного из самых частых спутников богини любви — крылатого Эрота — в виде Танатоса, бога смерти. Последний сюжет часто встречается в могильниках Пантикапея, столицы Боспорского царства. Сами за себя говорят и изображения на вазах, где исполинская голова Афродиты возникает прямо из-под земли, символизируя ее статус владычицы преисподней. Характерно и то, что ее святилища порой располагались рядом с таманскими грязевыми вулканами, которые и в значительно более поздние времена воспринимались как своего рода вход в ад.

Нельзя сказать, что образ хтонической Афродиты не знаком исконной античной традиции: среди эпитетов (эпиклесов) богини есть и такие, как Скотия («мрачная»), Андрофонос («губительница людей») и Эпитимбия («погребальная»). Но это ничуть не противоречит идее религиозного синкретизма, а, наоборот, скорее подтверждает ее. Исследователи уже высказывали мысль, что именно хтонические культы с обеих сторон, сблизившись, оказались той точкой, в которой соединились религиозные представления эллинов и варваров.

Советский историк Виктор Гайдукевич объяснял популярность культа Афродиты на «азиатской» стороне Боспора тем, что эллинское божество отождествилось с некоей богиней местного синдо-меотского пантеона, схожей по функциям с богиней любви. Игорь Шауб развивает эту мысль, проводя параллели между легендой об Афродите и Геракле, побеждавших гигантов, и легендой о путешествиях Геракла в Скифии, где в пещере он встречает змееногую деву, отождествленную с греческой Ехидной, матерью чудовищ. С этой девой Геракл зачинает родоначальников племен скифов, а потом среди них предлагает избрать правителем того, кто натянет его лук и опояшется его поясом.

В некоторых версиях мифа, прежде чем сойтись со скифской Ехидной, Геракл вынужден вступить в борьбу с ее отцом Араксом (по другим версиям, встреча с Ехидной происходит после победы Геракла над великаном Герионом). Миф о змееногой скифской богине и Геракле типологически схож с мифом об Афродите Апатуре: в обоих случаях богини обитают в пещере (известный символ женского начала); паредром обеих становится Геракл; в обоих преданиях соединению героя с богиней предшествует борьба с хтоническими силами земли.

Серебряные бляшки с изображением змееногой богини и серебряные монеты с изображением натягивающего лук Геракла, найденные в боспорских курганах, подтверждают гипотезу о распространении в здешних краях легенды, схожей со скифской. Отсюда же делается вывод о типологической схожести скифской Ехидны и Афродиты Апатуры.

Изображение змееногой богини из кургана Куль-Оба (возле современной Керчи), держащей в руке отрубленную голову, так же как и изображения отрубленных голов на других археологических находках, позволяет отождествить скифскую Ехидну не только с Афродитой Апатурой, но и с распространенным на Боспоре образом горгоны Медузы. Местное население и ее могло переосмыслить как ипостась Великой богини, которую с Горгоной роднят змеиные мотивы. Мотив же обезглавливания, возможно, вызван тем, что «некогда Медуза могла обезглавливать сама, как и змееногая богиня».

Еще одной ипостасью данного божества могла быть Дева — главная богиня Херсонеса, а также тавров, обитающих в Крымских горах. Тавры отличались свирепым нравом, и обряды, посвященные их богине, были весьма кровожадными, включая жертвоприношение пленников, потерпевших крушение или захваченных на море. Этим пленникам отрубали головы, а тела сбрасывали в море.

Связь таврской Девы с водой, отрубленными головами и пещерами может свидетельствовать об известном тождестве Девы как с Афродитой Апатурой, так и со змееногой богиней скифов. У последних, кстати, охоту за головами отмечал еще Геродот, и мотив отрубленной головы довольно часто встречается на погребальных украшениях Боспора. Причем зачастую этот сюжет связан с условной Афродитой: на золотых бляшках, найденных на Боспоре, изображена крылатая богиня со змеями, держащая в одной руке короткий меч (скифский акинак?), а в другой — отрубленную бородатую голову.

Подлинное имя кровожадной богини тавров сгинуло в веках — Девой ее прозвали уже греки, дав варварскому божеству один из эпиклесов Артемиды, девственной богини охоты. Артемиду связывают и с Ифигенией — дочерью микенского царя Агамемнона, одного из участников Троянской войны.

Желая умилостивить Артемиду, которая разгневалась на греческое войско, Агамемнон принес самую красивую из своих дочерей в жертву богине. В последний момент Артемида сжалилась над девушкой и забрала ее прямо с алтаря, заменив козой, а Ифигению перенесла в Тавриду, где дочь Агамемнона стала местной богиней — по некоторым данным, своего рода хтонической ипостасью Артемиды и, возможно, отождествленной уже и с Девой тавров. Характерные черты мифа об Ифигении можно встретить в поэме греческого поэта и грамматика Ликофрона «Александра», где Ифигения описывается так:

…ту старуху с ликом изменившимся,
Близ жертвенных сосудов с омовеньями,
Близ чаши, что бурлит огнем Аидовым,
Глубинным: в чашу дует жрица черная,
Безжалостно варя в ней человечью плоть.

Игорь Шауб увязывает эти строфы с мифом о Медее, дочери колхидского царя Эета, колдунье, которой приписывают омоложение людей и животных — как раз путем расчленения и варки в котлах. В этом мифе возможно влияние шаманских ритуалов, позаимствованных у скифов или тавров.

И Ифигению, и Медею связывают с Гекатой, богиней колдовства, перекрестков и ночных созданий: Медея описывается как жрица Гекаты, а Ифигения, согласно некоторым античным источникам, сама стала Гекатой. Гекату отождествляют и с Артемидой, а еще со змеями и в целом хтоническими силами и царством мертвых, что сближает ее и с Великой богиней Северного Причерноморья. Тем более что Геката весьма почиталась в регионе. Так, в изданном совместно Институтом археологии РАН и фондом «Вольное дело» первом томе сборника «Фанагория. Результаты археологических исследований» приводятся следующие данные:

«Почитание Гекаты отразилось в антропонимах Гекатоним и Гекатей. Если имя Гекатей пользовалось спросом у жителей различных полисов на протяжении всей Античности, то на имени Гекатоним следует остановиться отдельно. Помимо Фанагории, имя Гекатоним встречено в Ольвии, Абдере, Аполлонии. Примечательно, что это имя встречено в антропонимии полисов классического и эллинистического периодов, бывших колониями ионийских городов Милета (Ольвия, Аполлония) и Теоса (Абдера, Фанагория). Имя Гекатоним маркирует время рождения носителей этого имени в ночь новолуния, когда в частных домах совершались ежемесячные жертвоприношения Гекате…».

Посвящение Гекате как «Владычице Спарты» было обнаружено и на горе Митридат, близ Керчи. Здесь Геката могла опять же выступать как своего рода двойник Артемиды, весьма почитавшейся в Спарте, отголоском кровавых жертвоприношений которой стала традиция бичевания молодых эфебов на алтаре Артемиды в Спарте.

С Артемидой связываются и амазонки — еще один частый сюжет на различных археологических находках. Не исключено, что античные воительницы воспринимались как служительницы Великой богини в ее загробном аспекте, постоянно ассоциируемые с могилами и надгробными памятниками. Что же до Гекаты, то следует вспомнить, что с ней связаны и великие колдуньи Античности — Медея и Цирцея, представляемые жрицами, а порой даже дочерьми Гекаты.

С Гекатой тесно связана и еще две греческие богини, почитавшиеся в том числе в Северном Причерноморье: это Деметра, богиня плодородия, и ее дочь Персефона, супруга Аида, владыки загробного мира. Археологические свидетельства о культе Деметры на Боспоре многочисленны и разнообразны, хотя не исключено, что многие ее функции на Боспоре были узурпированы Афродитой, а сама Деметра, как и другие греческие богини, была отождествлена с синдо-меотским женским божеством.

В то же время на Боспоре находят множество изображений и посвятительных надписей, отождествляемых с Деметрой и ее дочерью, — в Пантикапее, Тиритаке, Нимфее, Мирмекии. Легенды о Деметре и Персефоне стали популярным сюжетом для росписи усыпальниц, таких как склеп кургана Большая Близница на Тамани или «склеп Деметры» в Керчи. С Персефоной, как владычицей царства мертвых, отождествлялись и умершие женщины в целом, что видно из поминальной надписи, найденной в Керчи:

«Феофила, дочь Гекатея, прощай.

Ко мне, Феофиле, дочери Гекатея, недолговечной деве, сватались юноши. Но их предупредил похитивший меня Аид, узрев во мне Персефону — прекраснее Персефоны. И оплакивает вырезанная на могильном камне надпись девушку Феофилу, синопеянку, свадебные факелы которой отец ее Гекатей приготовил не для брака, а для Аида. Не брачные узы владеют тобой, дева Феофила, а то место, откуда не бывает возврата: ты уже не невеста Менофила, а соучастница Коры по ложу. А у твоего отца Гекатея осталось одно лишь имя погибшей, образ твой он видит в камне, несбыточные же его надежды нечестивая похоронила Мойра. Тебя, Феофилу, на долю которой выпала завидная среди людей красота, тебя, десятую музу Хариту, созревшую к браку, образец стыдливости, не руками темными обнял Аид, а Плутон лампадой зажег для тебя брачные свечи, приняв тебя в свадебный свой чертог возлюбленной супругой. Прекратите, родители, плач, остановите свои стенания: Феофила получила в удел ложе бессмертного».

Встреча с Великой богиней представляла собой важнейшее событие загробной жизни боспорянина. Но если боспорская женщина в своем посмертии уподоблялась Великой богине (особенно это касалось боспорских цариц, возможно, выполнявших жреческие обязанности), вступая в брак с владыкой мертвых, то мужчина, особенно если он занимал высокое положение в обществе, сливался с паредром владычицы, вступая в сонм подземных богов и павших героев.

Владыка зверей и мертвый герой

Нам неизвестно имя того бога — паредра Великой богини, — что почитался синдами и меотами до появления на Боспоре греков, однако его черты могут угадываться через отождествленных с ним античных богов и героев. Ранее был упомянут Геракл, чья популярность в регионе отразилась в приведенных выше легендах и в многочисленных археологических находках. О популярности Геракла на Боспоре говорят посвятительные надписи, изображения на монетах, амфорах и стенах склепов, терракотовые статуэтки, а также обилие имен, так или иначе произведенных от Геракла (в частности, имя Гераклид было весьма популярно у боспорской аристократии).

Как и прочие греческие божества, Геракл на Боспоре приобрел хтонические черты, о чем свидетельствует распространенность его изображений в боспорских усыпальницах. Хтонические мотивы в образе Геракла присутствуют изначально, достаточно вспомнить его спуск в Аид для пленения Цербера, грозного стража мира мертвых.

Возможно, сам культ Геракла на Боспоре, воспринимавшемся чуть ли ни как преддверие царства мертвых (вспомним киммерийцев-церберийцев), должен был символизировать цивилизаторскую роль этого героя в «дикой Скифии». В мифе о встрече Геракла со змееногой скифской Ехидной хтоническое женское начало подчиняется одному из самых маскулинных героев Античности, однако и сам он приобретает хтонические черты. А связь с Афродитой Апатурой дает Гераклу черты Диониса или даже Эрота, неизменного спутника богини.

Впрочем, пьяный Геракл, так же как Геракл, который наряжался в женскую одежду и выполнял женскую работу во время вынужденной службы царице Омфале (по некоторым версиям, одной из ипостасей Афродиты), был известен и на родине. Однако в Северном Причерноморье эти мифы, в самой Греции рассматривавшиеся как курьезы, могли иметь более глубокое значение. Еще Геродот упоминал женоподобных скифских жрецов-энареев, служителей богини Афродиты-Аргимпасы, получивших от нее дар предсказания. Шауб связывает энареев со скифским шаманизмом — для шаманства вообще не редкость ритуальная смена пола, — но шаманские черты имеет и сам Геракл, когда спускается в Аид.

Кульминацией героического мифа о Геракле становится его смерть — и воскрешение в сонме бессмертных богов. Такой же представлялась и судьба умершего, что в посмертии становится подобным величайшему из греческих героев. Такое символическое значение придавали греки сценам из жизни Геракла в усыпальницах и склепах: умерший как бы незримо присутствует на собственном погребальном пиру, уподобляясь Гераклу, пирующему с богами на Олимпе. Там же умерший встречается и с Великой богиней, окончательно отождествляясь с ее могучим спутником и защитником.

Популярность изображений Геракла в момент его подвигов и сражений, его борьбы с амазонками — служительницами Великой богини мертвых, как и в целом популярность сцен борьбы на погребальных фресках (грифонов с аримаспами, пигмеев с журавлями, героев с амазонками), символизировала трудности, которые предстояло пройти умершему на пути к загробному блаженству. С другой стороны, образ Геракла, что срывает дарующие вечную молодость золотые яблоки в саду Гесперид, символизировал надежду на блаженство в загробном мире, как и сам Геракл, победитель смерти, символизировал путь к бессмертию.

Хтонические черты приобрели и другие греческие боги, точнее — усилили уже имеющиеся связи со смертью и подземным миром. Как, например, Дионис, культ которого был широко распространен на Боспоре. Бог виноделия и в Греции имел хтонические черты: строго говоря, существовало несколько Дионисов — одноименных богов, умиравших и воскресавших, как бы перерождаясь друг в друга. Первым среди них называют Загрея, или «старшего Диониса». Древнегреческий поэт Нонн Панополитанский в «Деяниях Диониса» сообщает, что Зевс посетил богиню Персефону в облике змея и богиня родила рогатого младенца Загрея-Диониса.

Хотя зачинает Диониса-Загрея Зевс, по некоторым преданиям, принявший облик Аида, реально же грань между владыкой подземного мира и хтонической ипостасью Зевса, Зевсом Хтонием, выглядит крайне нечеткой. Достаточно вспомнить, что греческий драматург Эсхил в трагедии «Сисиф» называет Загрея сыном Аида, а философ Гераклит прямо заявил в одной из своих книг: «Дионис, во имя которого они безумствуют и неистовствуют, — тот же Аид».

Тема хтонической природы Диониса подробно раскрывается в работе антиковеда XIX века Отто Вальтера «Дионис. Миф и культ»:

«Запредельное, чудовищное вечной ночи — другая сторона природы Диониса, другой колорит его таинственной „маски“. Только у монстров потусторонних бездн мы найдем аналогичные дефиниции: „пожирающий“ или „пожирающий живую плоть“. Цербер, Эхидна. <…> Человекопожирающая леогина (женщина львица) ассоциируется с Дионисом и его менадами. Предполагается даже, что это фиванская менада, превращенная Дионисом в монстра. Жуткие порождения черных глубин — эринии, к примеру, — вообще близки Дионису. Одно время Дионис почитался в Афинах как Меланейгис (черный пожиратель), но меланейгиды — обычное прозвище эриний. У Эсхила эринии и менады почти синонимы… Бесконечно плодовиты инфернальные глубины: в драме Эврипида „Вакханки“ представлены лиссии (бешено яростные) — женоподобные существа, которые травили собаками менад, дабы последние растерзали Пентея. Эврипид называет их „вакханками Аида“. <…> Традиция хорошо знает Диониса как жителя или посетителя царства мертвых. В знаменитом гимне Горация Цербер спокойно провожает бога, трубящего в золотой рог, и даже облизывает его ноги — Дионис приходит ради матери Семелы. Орфические гимны упоминают о его частых посещениях дворца Персефоны. И существует очень важное свидетельство — пятнадцатый фрагмент Гераклита: „Дионис и Аид — одно и то же“. Свойственная Гераклиту парадоксальность проявляет ситуацию этого бога».

Скорее всего, весь этот похотливо-кровавый мрак был известен и на Боспоре, причем, учитывая местный бэкграунд, он неизбежно сблизился со схожими сюжетами варварских верований. Отсюда логично следует и замечание Игоря Шауба, что «ряд данных позволяет говорить о развитии на Боспоре хтонического аспекта в культе Диониса». Это подтверждают и сюжеты росписи боспорских пелик, где Дионис верхом на пантере или грифоне преследует умершую девушку, зачастую с атрибутами вакханки.

Другой вариант со схожим символическим значением — Дионис, наблюдающий за преследованием менады сатиром (эти рогатые создания представлялись неизменными спутниками Диониса и, возможно, отождествлялись с какими-то местными природными демонами). Подобные сюжеты происходят только из женских могил, и это не случайно — как мы уже видели, само погребение рассматривается как «загробный брак» умершей с божеством подземного мира, а сам Дионис без проблем ассоциируется с Аидом.

В иных таких сюжетах Диониса подменяет Эрот, схожий с богом виноделия до степени смешения и в то же время имеющий отчетливые черты Танатоса, бога смерти. Как писала в работе «Эпические предания Древней Греции: Гераномахия. Опыт типологической и жанровой реконструкции» доктор филологических наук, профессор Ирина Шталь, «Эрот в смертоносном похищении душ занял место Диониса. …Не значит ли это, что большой, выделенный белым Эрот Преисподней в изображении керченских ваз имеет собственные семантические корни, „уходящие“ в подземный мир, и не является ли этот Эрот в народных верованиях божеством Преисподней?» Игорь Шауб дополняет ее тем, что «на Боспоре знали как об Эроте-гермафродите, так и о „маскулинном“ Эроте-Геракле», подчеркивая, что этот образ отмечен именно в погребальной сфере.

Погребальная и эротическая символика оказываются тесно связаны друг с другом, а смерть женщины выглядит как отсылка к мифу о похищении Аидом Персефоны, подобием которой и становится умершая. В то же время в мужских погребениях чаще попадаются сюжеты, где грифоны сражаются с аримаспами, которых некоторые исследователи считают служителями Диониса, а их поражение в борьбе с грифонами, соответственно, символом пути к бессмертию.

Еще один эллинский герой, претерпевший причудливые изменения под влиянием местных верований, — Ахилл. Культ этого героя, широко распространенный по всему Северному Причерноморью, также изначально имел ярко выраженные хтонические черты.

Ряд ученых предполагает связь Ахилла с миром мертвых и одновременно с миром водной стихии: его мать — морская богиня Фетида, дочь морского бога Нерея. В некоторых источниках указывается, что нижняя часть тела Фетиды чешуйчатая, как у змеи или рыбы. Подчеркивая связь Фетиды со змеями, Игорь Шауб отождествляет ее с морской ипостасью Великой богини, родственной скифской Ехидне.

Связывают Фетиду и с Гекатой, предполагая, что эта богиня изначально считалась либо матерью Ахилла, либо его паредрой. Фетида и Геката тем или иным образом связаны со змеями: первая имеет полузмеиный облик и способна превращаться в змею; вторая ездит в колеснице, запряженной драконами, и держит змей в руках. Схожие черты имеет и ее жрица Медея, которая также считается одной из супруг Ахилла.

Змеиные черты имеет и сам Ахилл: в детстве он носил имя Пирриссий, то есть «ледяной», чуть позже получил свое настоящее имя, что, по одной из версий, означает «безгубый». Оба прозвища могут указывать на его связь как с загробным миром, так и с какими-то холоднокровными морскими чудовищами вроде змея или спрута.

О змеиных чертах хтонической ипостаси Ахилла говорит советский и российский историк Владимир Топоров. Упомянутый ранее Ликофрон именует Ахилла «пеласгическим Тифоном» и «свирепым драконом», причем в достаточно жестком контексте: Ахилл («свирепый дракон»), влюбленный в Троила, младшего сына Приама, царя Трои, хотел овладеть юношей. Троил укрылся в храме Аполлона и там же был убит пришедшим в ярость Ахиллом.

С противоположным полом у Ахилла дело обстояло не лучше: хотя в его супруги зачислялись Ифигения, Елена Троянская и другие мифологические героини, иные мифы описывают Ахилла насылающим безумие на коней амазонок — они разрывают и пожирают своих всадниц, а после бросаются в морские воды. У Ахилла есть не только власть превращать обычных коней в людоедов, он и сам предстает пожирателем, о чем сообщает античный автор Филострат Старший:

«…рассказывают, что одному купцу явился однажды сам Ахилл, рассказал о событиях под Троей, угостил напитком и приказал отправиться в Илион и привезти ему такую-то девушку, служащую у такого-то в Илионе. Когда же купец, удивившись его словам, спросил Ахилла, зачем нужна ему троянская рабыня, тот отвечал: „затем, что она осталась последней в роде Приамидов и Дарданидов“. Купец, подумав, что Ахилл любит эту девушку, купил ее и возвратился на остров; Ахилл похвалил его по возвращении и приказал поберечь для него девушку на корабле — вероятно, потому, что женщины не допускаются на остров, — а самому придти вечером в храм и отужинать вместе с ним и Еленой. Когда тот явился, Ахилл дал ему много денег, объявил его своим приятелем и обещал прибыльную торговлю и благополучное плавание его кораблю; с наступлением же дня Ахилл сказал ему: „теперь ты отправляйся с этим в путь, а девицу оставь мне на берегу“. Но не успели они и стадия отплыть от острова, как до них донесся вопль девушки, которую Ахилл терзал и разрывал на части».

Всё вышесказанное подытожила писательница и переводчик Марина Галина в романе «Медведки»:

«Вполне вероятно, что Ахиллу-чудовищу приносили жертвы по всему Понто-Медитерранскому бассейну. Морское чудовище, вышедшее из моря, чтобы пожрать Андромеду, несомненно было Ахиллом. Персей, как известно, обратил чудовище в камень, показав ему голову Медузы Горгоны. Змееносная голова Медузы здесь замещает змееволосую Гекату, восставшую из своего сумрачного предела, чтобы укротить сына/супруга и вернуть его в нижний мир. В паре Ахилл — Геката Ахилл — начало разрушающее, бесформенное, Геката же — сдерживающее, в критической ситуации изымающее его из реальности срединного мира и возвращающее обратно, в Аид, вход в который, как мы установили, располагается на о. Левка/Змеиный».

Ряд источников указывает на скифское происхождение Ахилла, именуя его «царем скифов», а византийский историк Лев Диакон утверждал, что Ахилл был «скиф» из боспорского города Мирмекия.

Данный город связан с племенем мирмидонян («муравьиных людей»), родоначальником которых был Эак, дед Ахилла. Муравьи также имеют выраженную хтоническую природу, как и сам Эак, после смерти ставший одним из судей в Аиде. Эти ассоциации косвенно подтверждает и находка в Мирмекии мраморного саркофага со сценами из жизни Ахилла.

Что же до связи Ахилла с морем, то на Боспоре об этом говорит как прибрежное расположение поселения Ахиллей на Тамани, так и изображенная на некоторых украшениях (височные бляшки, золотые подвески) Фетида, что вместе с подвластными ей нереидами приносит сыну доспехи и оружие.

Все эти находки, как правило, сделаны в курганах и склепах, что подтверждает идею Шауба о том, что «популярность на Боспоре изображений персонажей, связанных с Ахиллом, на предметах погребального инвентаря позволяет предполагать существование здесь идей, связанных с древними представлениями об Ахилле как боге смерти».

Сложно сказать, с какими именно скифскими божествами ассоциировались греческие олимпийцы. От Геродота нам известны имена Гойтосира и Фагимасада, которых он отождествляет, соответственно, с Аполлоном и Посейдоном, однако об этих божествах известно слишком мало, чтобы понять, какие их черты могли быть перенесены на эллинских небожителей.

Немногим больше дают археологические находки: так, Игорь Шауб интерпретирует находку из кургана Куль-Оба, где на золотой диадеме изображен некий бородатый персонаж с крыльями и растительными завитками вместо ног, как портрет мужского двойника змееногой богини, которого историк условно именует «Владыкой зверей». По мнению исследователя, это божество являет собой очередной синкретический образ, сливший греческого Диониса или малоазийского Сабазия с неизвестным скифским божеством, «младшим партнером» Великой богини.

«Наш путь ведет к божницам Персефоны…» — писал Максимилиан Волошин в стихотворении «Одиссей в Киммерии», как и древние, подразумевая под Киммерией Северное Причерноморье. Как мы уже убедились, хтонические мотивы здесь вовсе не случайны: на грани двух миров скифская и меотская хтонь сливалась с эллинской, а наиболее пугающие и архаичные черты греческих божеств опознавались в звероподобных персонажах варварской мифологии. И если в самой Греции посмертное существование мнилось на редкость безрадостным, то в Северном Причерноморье умерший сам становился сопричастным миру богов и героев, представая перед ликом Великой богини скифов и эллинов.