Спасительница Франции. Как Наполеон использовал образ Жанны д’Арк для укрепления своей власти

Седьмого мая 1803 г. (18 флореаля XI г. Республики) в Орлеане был открыт памятник Жанне д’Арк авторства Эдма Гуа — младшего. Данное событие не оставило современников равнодушными, ибо жители Франции еще не забыли, сколь печально сложилась судьба героини Столетней войны на рубеже XVIII–XIX вв., в период Революции. Новая скульптура, таким образом, знаменовала начало совершенно особого этапа в истории страны и была очевидным образом связана с отказом от сугубо негативной оценки роли Девы как спасителя королевства и самой французской монархии в противостоянии с англичанами.

Однако не только это обстоятельство привлекло внимание современников к творению Эдма Гуа — младшего. Своим появлением на центральной площади Орлеана памятник был обязан и энтузиазму местных жителей и муниципалитета, и активному участию центральных властей в обсуждении данного вопроса, а такое в истории почитания Жанны д’Арк произошло впервые. К скульптуре проявил интерес первый консул Республики, который самым энергичным образом поддержал идею ее создания. Более того, именно по его прямому указанию был восстановлен праздник 8 мая, посвященный памяти Девы и практически прекративший свое существование в дни Революции.

По многочисленным источникам XV в. нам известно, что изначально эти торжества носили исключительно религиозный характер. Девятого мая 1429 г., согласно «Дневнику осады Орлеана», радость по случаю окончательного ухода англичан от крепостных стен вылилась в массовое шествие с духовенством во главе по центральным улицам города, завершившееся мессами в церквях. О том же сообщал и автор «Хроники 8 мая», подробно описавший «святую и набожную» процессию (saincte et devote [procession]), двигавшуюся по городу со свечами, остановками около главных церквей (Нотр-Дам-де-Сен-Поль и собора Св. Креста) и молебнами в них, а также поминальную службу по погибшим, последующую раздачу хлеба и вина, вынос реликвий свв. Эверта и Эньяна и вознесение хвалы этим святым покровителям Орлеана.

Тот же религиозный характер праздник 8 мая сохранил и во второй половине XV в., о чем свидетельствуют расчетные книги, дошедшие до наших дней. В них присутствовали упоминания об оплате свечей, которые несли горожане, участвовавшие в процессии; факелов для мессы по погибшим в церкви св. Эньяна; вина и хлеба, которые раздавали прихожанам после службы; о вознаграждении, уплаченном носильщикам реликвариев с мощами святых; рабочим, строившим декорации для мистерий; а также авторам проповедей, в обязательном порядке читавшихся в ходе праздника.

В таком виде, если довериться отрывочным данным, сохранившимся в Муниципальном архиве Орлеана, торжества проводились вплоть до середины XVI в. 1 Примерно в то же время в книгах счетов для них стали использоваться более или менее устойчивые наименования — «праздник города» или «праздник (процессия) 8 мая», который местные авторы связывали уже исключительно с личностью Жанны д’Арк. Так, в 1583 г. в «Истории осады Орлеана» Леон Триппо сообщал, что этот день отмечается в честь французской героини. Та же мысль подчеркивалась и в одноименном сочинении Антуана Дюбретона 1631 г., писавшего о торжествах, задуманных в память о «бессмертной славе» Девы и о той помощи, которую она оказала горожанам. В уже упоминавшейся выше «Истории церкви и диоцеза Орлеана», изданной в 1650 г. Симфорьеном Гуйоном, также отмечалось, что день памяти о снятии английской осады изначально был связан с именем Жанны д’Арк, которой местные жители и были обязаны своим освобождением. Вот почему, рассуждал автор далее, «процессия 8 мая» (la Procession du huictiesme de Mai), которая каждый год проходит по улицам Орлеана, посвящена не только Господу, защитившему город от захватчиков, но и Деве, посланной Им с этой целью. В трактовке С. Гуйона праздник представал, таким образом, сугубо религиозной церемонией с церковными службами, выносом реликвий святых, обходом крепостных стен с остановками и молебнами во всех значимых местах (прежде всего на мосту через Луару, около памятника Жанне и Карлу VII и рядом с крепостью Турель), а также — ежегодными панегириками в честь французской героини. Тот же характер торжеств подчеркивал отец Сено, глава местного ордена ораторианцев, произносивший речь в соборе Св. Креста 8 мая 1672 г. Сделав особый упор на безусловной святости Девы и требуя ее немедленной канонизации, автор отмечал, что ее «сакральный образ» более всего соответствует тому «святому триумфу», которым местная церковь каждый год чтит ее память.

Несмотря на столь явный призыв к утверждению официального признания Жанны д’Арк новой святой королевства, как будто отвечавший политическим заветам кардинала Ришелье, никаких шагов в этом направлении не было предпринято и в конце XVII столетия.

Более того, мы практически ничего не знаем о местном «культе» французской героини, постепенно складывавшемся в Орлеане, хотя нет сомнения, что праздник в ее честь продолжали здесь отмечать и он по-прежнему носил сугубо религиозный характер. По всей видимости, в 70-е гг. XVIII в. он получил название «праздник Девы», а в 1790 г. его уже официально именовали «праздником Жанны д’Арк».

И все же, несмотря на подтвержденную документально давность традиции и несомненную популярность торжеств у горожан, их непрерывная многовековая история была нарушена Революцией. День 8 мая еще отмечался в Орлеане в 1791 и 1792 гг., однако все мероприятия носили уже исключительно светский характер. В 1793 г., в связи с запретом на проведение каких бы то ни было процессий, праздник был отменен.

И все же к 1803 г. события революционных лет отошли для местных жителей на задний план, чему немало поспособствовала смена общего политического курса. Орлеанцы и прежде всего их новый епископ, Этьен-Александр Бернье, назначенный на должность лично Наполеоном Бонапартом, начали задумываться о восстановлении торжеств в честь героини Столетней войны. Для Бернье, религиозные воззрения которого были близки политике умиротворения, взятой на вооружение первым консулом Республики, Жанна д’Арк представлялась символом прежде всего национального единения и стабильности, а потому совершенно не удивительно, что он постарался найти поддержку своему проекту именно у центральных французских властей. Прошение о возрождении праздника 8 мая было подано орлеанцами 15 февраля 1803 г. (26 плювиоза XI г.), и уже через три дня городские власти читали ответ Наполеона, полностью разделявшего чувства местных жителей:

Это решение мне очень приятно. Знаменитая Жанна д’Арк доказала, что не существует такого чуда, которое не смог бы совершить французский гений, когда в опасности находится независимость страны. Будучи единой, французская нация никогда не оказывалась побежденной. Но наши более расчетливые и ловкие соседи, злоупотребляя прямотой и верностью, которые у нас в характере, постоянно сеяли среди нас раздоры, с чем связаны и все несчастья той эпохи, и все [прочие] бедствия, о которых напоминает наша история.

Именно от 18 февраля 1803 г. современные историки традиционно отсчитывают начало активного почитания Девы во всей Франции, свидетельством чего являлось, в частности, письмо министра культов Жан-Этьен-Мари Порталиса от 21 февраля того же года (6 вантоза XI г.), адресованное епископу Бернье. В нем говорилось, что идея возродить праздник 8 мая показалась первому консулу исключительно верной, поскольку данная «религиозная церемония» в полной мере укладывается, с его точки зрения, в политику прославления французской нации. Точно так же в послании префекта департамента Луары от 24 апреля 1803 г. (5 флореаля XI г.) сообщалось, что «глава правительства видит этот праздник национальным», а потому мэру Орлеана следует переписать текст своего будущего выступления, дабы особо подчеркнуть значение дня 8 мая для всей страны — не менее важное, чем само снятие английской осады в 1429 г. Наконец, епископ Бернье в «Пасторском послании», опубликованном 28 апреля 1803 г. (8 флореаля XI г.), отмечал, что предстоящие торжества будут прежде всего способствовать тому, чтобы орлеанцы забыли ужасы Революции и отдали должное первому консулу Республики, столь много сделавшему для «возрождения [католической] религии» в стране.

Тем не менее, как мне представляется, следует особо подчеркнуть, что столь активное участие Наполеона Бонапарта в восстановлении праздника 8 мая в Орлеане, а также в открытии нового памятника Жанне д’Арк, приуроченном к этому дню, на поверку оказывалось важнейшим фактором не только и не столько в посмертной судьбе героини Столетней войны, сколько в истории самого первого консула Республики — в истории установления им единоличной власти и возрождения для этого королевской политической символики.

* * *

Впервые о работе Эдма Гуа в парижском обществе заговорили осенью 1802 г. Второго сентября в столице Франции открылся традиционный Салон живописи и скульптуры, а уже 22 сентября его посетил Наполеон. Именно здесь он впервые увидел двухметровую скульптуру «Жанна д’Арк в сражении» (Jeanne d’Arc au combat). Дабы напомнить присутствующим о том, кем являлась девушка, организаторы сочли необходимым включить в каталог выставки краткую историческую справку:

Жанна д’Арк, известная как Орлеанская Дева, родилась в 1412 г. в Дон-Реми (т. е. в деревне Домреми — О. Т.), недалеко от Вокулера в Лотарингии, в семье крестьянина по имени Жак д’Арк. Эта юная девушка, движимая желанием быть полезной своей родине, в 19 лет задумала сразиться с врагами Франции. В то время англичане, осадив Орлеан, готовились уже захватить город, когда Карл VII, который, вместе с Орлеаном, утратил бы и свой последний [военный] ресурс, счел необходимым доверить защиту короны отважной девушке, обладавшей пылом [истинной] посланницы Господа и мужеством [подлинного] героя. Жанна д’Арк, в военном облачении, ведомая умелыми генералами и пользовавшаяся их уважением, поспешила в Орлеан, доставила туда [продовольственные] припасы и сама с триумфом вошла [в город]. Стрела пронзила ее плечо во время атаки на один из фортов, [но] эта рана не помешала ее продвижению. «Пусть это будет стоить мне, — заявила она, — немного крови, но наши презренные враги будут мною повержены». И в тот же миг она, поднявшись на укрепления противника, срывает с них [чужое] знамя и водружает [на его место] собственный штандарт. Именно этот момент запечатлен [в скульптуре]. Осада с Орлеана была вскоре снята, англичане потерпели поражение, а Дева во всех [последующих битвах] проявила себя как спасительница Франции.

Художественные критики, посетившие Салон, оставили о работе Эдма Гуа самые восторженные отклики. Так, особое внимание уделил ей Шарль-Поль Ландон, однокашник автора по Академии королевской живописи и скульптуры. Он также счел необходимым остановиться кратко на истории французской героини, прежде чем воздать должное художнику, который сумел «достоверно передать живость ее характера» и «преодолеть сложности, связанные с ее [мужским] облачением». Журналист Альфонс Леруа в то же время отмечал, что во Франции, которая обязана Жанне д’Арк «освобождением от английского ига», до сих пор «нет ни одного выдающегося памятника», установленного в ее честь.

Но господин Гуа, писал критик далее, «собирается создать такой [памятник], который, будучи изготовлен из мрамора, прославит нацию, героиню и [самого] скульптора».

На момент знакомства с первым консулом французскому художнику исполнилось уже 37 лет. Ученик своего отца, Этьена Гуа, Эдм обучался затем в Академии, где в 1788 г. удостоился второго, а в 1791 г. — первого приза за свои работы. Полученные деньги он потратил на участие в следующих Салонах, где также был отмечен в числе победителей.

Его творение 1802 г. представляло героиню Столетней войны, как и было отмечено в каталоге выставки, в образе воина: в правой руке Жанна сжимала меч, левой придерживала развевающееся знамя (ил. 36). Платье с декольте, берет с обильным плюмажем и общая постановка фигуры очевидным образом отсылали зрителей к первому официальному изображению Девы — уже знакомому нам «Портрету эшевенов» конца XVI в. (ил.21, с.155) или же к его многочисленным вариациям, появившимся во Франции в XVI–XVIII вв. Как полагала Нора Хейман, Гуа-младший пошел в данном случае на определенный риск. Во-первых, он выставил на Салоне статую, изображавшую не античного, а средневекового персонажа. Во-вторых, он остановил свой выбор на героине, роль которой в истории Франции еще совсем недавно оценивалась революционными властями сугубо негативно.

Как мне представляется, подобная трактовка данной скульптуры являлась в корне неверной: современники событий и в первую очередь художественные критики, посетившие Салон, подчеркивали близость «Жанны д’Арк в сражении» как раз античным образцам. Более того, при ее анализе следовало непременно учитывать обстоятельства появления данной работы, ведь к осени 1802 г. расклад политических сил во Франции существенно изменился. Второго августа Наполеон был провозглашен пожизненным консулом: былые идеалы Республики оказались забыты, и речь шла уже об открытом возврате к единоличной форме правления, предусматривавшей помимо всего прочего восстановление наследственного принципа власти, — иными словами, монархии.

Внимание французов, а также сторонних наблюдателей чем дальше, тем больше оказывалось приковано к единственной (и главной) политической фигуре — к самому Бонапарту.

Военные кампании, которые вела Республика, также играли первому консулу на руку: 27 марта 1802 г. был заключен Амьенский мирный договор с Англией, ознаменовавший окончание войны Второй коалиции. Конечно, полного прекращения боевых действий добиться так и не удалось, а уже весной 1803 г. они возобновились официально, но даже временные успехи французской армии настойчиво увязывались с личными качествами Наполеона, с его полководческим гением.

Как следствие, именно в этот период резко возросло количество художественных произведений (как литературных, так и изобразительных), посвященных его победам. В них подчеркивались исключительные заслуги первого консула в деле противостояния Франции ее многочисленным врагам на внешнеполитической арене: достаточно вспомнить «Триумф Бонапарта» кисти Пьер-Поля Прюдона 1800 г., скульптуру «Наполеон в облачении римского цезаря» Антуан-Дени Шоде 1801 г., знаменитую картину Жак-Луи Давида «Бонапарт на перевале Сен-Бернар», третья версия которой появилась как раз в 1802 г., или мраморную статую Наполеона в облике Марса-миротворца, созданную в 1802–1806 гг. знаменитым итальянским мастером Антонио Канова, которого первый консул специально ради этой цели пригласил в Париж.

На Салоне живописи и скульптуры 1802 г. были представлены сразу два портрета Наполеона работы Жан-Батиста Изабэ — «Первый консул, прогуливающийся в саду Мальмезона» и «Первый консул проводит смотр войск во дворе дворца Тюильри», — о которых Франсуа-Гийом Дюкре-Дюминиль, издатель и литературный редактор журнала Les Petites Affiches, писал:

Портрет этого героя, столь плодотворно трудящегося на благо Франции и мира в Европе, [т. е.] портрет Бонапарта, превосходит все другие работы художника. Великий человек изображен здесь невероятно точно, особенно его лицо; хотя тело его, пожалуй, кажется излишне вытянутым. Так или иначе, это одно из созданных Изабэ изображений, которые по производимому впечатлению и изяществу соперничают с чернобелыми гравюрами… Истинным шедевром этого стиля является полотно, на котором изображен смотр войск Бонапартом во дворе [дворца] Тюильри. На переднем плане — первый консул в окружении наиболее выдающихся своих генералов и части охраны… [Это] настоящий памятник истории наших дней, одно из тех произведений, которые нужно увидеть, чтобы судить о том, каких высот можно достичь [благодаря] отваге, таланту и успеху.

Не меньший интерес собравшейся на Салоне публики вызвало эпическое полотно Луи-Франсуа Лежёна «Сражение при Маренго 14 июня 1800 г.», запечатлевшее финальную битву австрийских и французских войск в ходе Второй итальянской кампании Бонапарта, которая закончилась его полной победой: сам Наполеон гордился ею не меньше, чем своими действиями при Аустерлице и Йене. Архитектор Жан-Батист-Бон Бутар, автор «Словаря искусства рисования, живописи, скульптуры, гравюры и архитектуры», посетивший выставку 1802 г., писал, что картину Лежёна отличало «ясное и точное воспроизведение событий», хотя и критиковал автора за неудачные пропорции человеческих фигур и за связанное с этим обстоятельством отсутствие единства изображения. Тем не менее, Бутар отмечал «невероятную важность сюжета», избранного художником, что и привлекало к полотну внимание «толп любопытствующих посетителей».

Иными словами, если рассматривать скульптуру Эдма Гуа — младшего, выставленную на том же Салоне, с точки зрения политической истории, его решение не могло вызвать никаких вопросов. Для Наполеона, хорошо знавшего прошлое своей страны, Жанна д’Арк в первую очередь являлась военным лидером французов — и главным противником англичан в ходе Столетней войны. То обстоятельство, что противостояние двух стран продолжилось и 400 лет спустя, лишь прибавляло веса именно такому прочтению образа Орлеанской Девы.

Читайте также

«Мальчик-барабанщик отважно прыгнул в могилу». Как наполеоновская армия бежала из России под натиском морозов

Далеко не последнюю роль в том внимании, которое уделил скульптор героине Столетней войны, сыграло и оживление религиозной жизни во Франции в первые годы XIX в. Седьмого апреля 1802 г. Трибунат одобрил заключенный с папой римским Пием VII конкордат, согласно которому католицизм объявлялся религией большинства граждан Республики при сохранении свободы вероисповедания, а 8 апреля документ был утвержден Законодательным корпусом. Уже 10 апреля пустовавшую до того кафедру архиепископа Парижского занял монсеньор Жан-Батист де Беллуа, в целом же назначение высших иерархов церкви и контроль за их деятельностью передавались отныне правительству. Вот почему, в частности, возрожденный по прямому указанию Наполеона праздник 8 мая в Орлеане должен был вновь обрести религиозную направленность, характерную для него вплоть до конца XVIII в. Установка памятника, созданного Эдмом Гуа — младшим, в самом центре города — на площади Республики (впоследствии — Мартруа) отвечала, таким образом, сразу нескольким первоочередным задачам нового режима: борьбе с внешним врагом, которым опять выступала Англия, возрождению религиозного чувства французов и, как следствие, окончательному единению нации.