Любовь по понятиям: зачем мы делаем из отношений зону комфорта
Современные молодые люди не готовы говорить о любви, проявление чувств сейчас считается слабостью, одержимостью, следствием травмы, а то и абьюзом. Бросаться в чувства нельзя, нужно управлять ими, иначе окажешься в зависимых отношениях, а там жизнь вообще под откос пойдет. Об этом пишет в своей книге «Любовь: сделай сам. Как мы стали менеджерами своих чувств», которая вышла в издательстве Individuum, социолог Полина Аронсон. С каких пор любить стало неприлично, почему архетипом идеального партнера для нынешних 20-30-летних оказался Илья Ильич Обломов и как мы утоляем тоску по нежности и заботе, помогая беззащитным животным и спасая леса от пожаров, — читайте дальше.
Душа современного любовника рвется на зону комфорта: тапочки, котейка, сериальчик, винчик, букинг.ком с мечтой о лете. Однако есть важная деталь: перинный покой Ильи Ильича обеспечивался безусловным самопожертвованием Агафьи Матвеевны Пшеницыной, полным тихих слез радости, которая «полюбила Обломова просто, как будто простудилась и схватила неизлечимую лихорадку».
Быть Агафьей Матвеевной не хочется почти никому (да и Михаил Лабковский не одобряет), а двум Обломовым на одной перине ужиться не просто.
Идеология «здоровых отношений» стелет мягко, да жестко спать. Зона комфорта — это зона строгого режима. Здесь живут по своим непреложным понятиям.
Понятие первое: не лезь
«Никаких понуканий, никаких требований не предъявляет Агафья Матвеевна» — на этом принципе держится брак Обломова, этого же ждут от своих партнеров сегодняшние 20+.
Надежная дистанция, похоже, в приоритете по отношению к совместному времяпрепровождению — рассказы о том, что такое «удобные» отношения, начинаются именно с декларации границ.
«Нам комфортно вместе: она не лезет в мои дела, а я — в ее».
«Мы с мужем живем в отдельных комнатах, так удобнее. Когда есть силы, то тусим по вечерам у него, а потом расходимся».
«Мне кажется, самое лучшее — это когда люди живут рядом, но по отдельности. Две квартиры на одной улице через дорогу».
Секс и близость сосуществуют рядом, но чаще изолированы друг от друга. Стремление к близости почти не сексуализировано — напротив, оно направлено на достижение максимального покоя.
Уважение к усталости партнера (и воспитанная в себе привычка «не приставать») имеет большее значение, чем сексуальное удовольствие.
Совместное времяпрепровождение — это нейтральная полоса, на которую выходят, обменявшись сигналами и декларациями о ненападении. «Что значит, ты думала, что я свободен в воскресенье? Это просто твои мысли. Ты — думала. Но я — я ничего не обещал».
Фантазия о воскресном завтраке в постели обвиняется в грехе «присвоения» и в нарушении второго основного понятия зоны комфорта: никто никому ничего не должен.
Читайте также
«Боящийся несовершен в любви». Почему любовь — лучшее лекарство от страха
Не пожениться, а создать анархистский отряд: зачем мужчине и женщине вступать в брак
Понятие второе: Никто. Никому. Ничего. Не должен
«Первое, что я ему сказала, когда он предложение сделал, — я не буду готовить, стирать, убирать, это не для меня. Я всегда хотела работать, зарабатывать свои деньги. Так что ты мне ничего не должен — но и я тебе».
«Я всегда был против вот этого «мужчина должен, «женщина должна… Никто никому ничего не должен».
Именно за этой неоднократно повторяемой мантрой скрывается ужас перед возвращением в ту самую грязную кухню с бельем на веревке. «Никто никому» — это одновременно и заклинание духов прошлого, и самосбывающееся пророчество.
Мы не будем есть майонез, вешать ковры настены и выходить замуж в 19! Мы не будем делать аборты, жить на одну зарплату и шептать детям «папа занят».
Бедные наши родители, они все время были кому-то что-то должны — то трешку до зарплаты, то тюльпаны на Восьмое марта, то на дачу по выходным. А у нас — никто никому ничего не должен.
Четыре отрицания в формулировке из пяти слов, одно из которых — глагол долженствования.
У этой формулы нет субъекта и объекта — есть только жесткий императив. Не лично «я» не должен что-то конкретное лично «тебе», а вообще никто никому ничего.
Стоит оступиться — и руки уже ловят пустоту. Могу ли я ждать помощи, поддержки, просто участия от другого? Могу ли я эту помощь, поддержку, участие оказать?
Поп-психология обещает, что на месте удаленного, как гнилой зуб, «должен» обязательно проклюнется и расцветет могучее «хочу» — «Хочу и буду!», — но его нет как нет. В вакууме не может сформироваться полноценного желания, а способен вырасти только рефлекторный протест — не делать того, чего от тебя ждет воображаемый Другой; как в невесомости — еще оттолкнешься от стены ногой, но поймать предмет, болтающийся в воздухе, куда труднее.
На зоне комфорта удивительно трудно мечтать: ведь любая фантазия, дозрев до своего часа, прорастает импульсом к необходимости исполнения. Заехать за ней с работы, купить ему в дом хлеба, выгулять ее собаку — ничего не получается без «должно встать и сделать», а если «должно» — само по себе «не должно», желание обнуляется.
Желать — значит привязываться. А «не привязываться» — это третье и едва ли не главное понятие зоны комфорта.
Понятие третье: не привязываться!
«Для меня главное, чтобы в отношениях не возникало созависимости» — эта фраза кочует из одного интервью в другое. «Созависимость» — это страшное слово, черная метка «токсичных» отношений, смертельный диагноз.
«Созависимость» — термин, изначально разработанный психологами и социальными работниками в работе с партнерами алко- и наркозависимых.
Может быть интересно
Любовь на всю жизнь: как у них это получается?
«Да кому он нужен, этот муж!», или Почему сложно найти своего человека, если ты — феминистка
Он пьет — а ты прячешь бутылку. Она украла последнюю тысячу, чтобы купить травы, — а ты ее жалеешь. Вы торчите вместе — тебе не хочется, но будет еще хуже, если он пойдет к дружкам или сдохнет от передозировки в одиночку. Созависимость — это зависимость двоих от какой-то третьей субстанции или привычки.
Но инстаблогеры забыли нам об этом рассказать, и вот мы уже сжимаем зубы, чтобы вытравить из себя самое беззащитное, нежное и неистребимое — понятную человеческую зависимость от ее настроений и его безумных командировок, от неотвеченных звонков и забытых дат, зависимость от запаха его свитера и ее пижамы.
«Состоявшиеся» по схеме Лабковского люди отказывают друг другу в праве на помощь — и в праве на слабость. Но неистребимая человеческая потребность в тепле гонит их туда, где за сентиментальность, привязанность и — о ужас — готовность взять на себя чужие проблемы их никто не осудит.
Они заказывают протезы для больного кота и возят его в клинику на другой конец страны до тех пор, пока тот не пробежит по коридору на собственных лапах. Они толкают по разбитому асфальту коляски с детьми-инвалидами.
Они спасают реки. Они ходят в спортивный зал и совершенно безвозмездно тренируют тощих ботаников.
Забота, тепло, привязанность, даже любовь никуда не пропали, но они оказались вытеснены туда, где зависимость одних от других считается нормой: отношения очевидно слабого с очевидно сильным.
Признать же зависимость двух взрослых людей друг от друга кажется многим совершенно невозможным, вариантом «абьюза». Говоря «никто никому ничего не должен», мужчины и женщины хотят сказать «я не абьюзер, и она не тряпка», но оказываются как будто под давлением новой терминологической — а отсюда и онтологической — несвободы.