Зима в России

— Почему мы беседуем ночью на кладбище?

Д.: Кладбище — место упокоения, вдумчивых бесед и постижения глубин жизни, которые в суете будней припорошены постыдными и трагикомическими мелочами. Александр Дугин однажды произнес фразу, которая не покидает мое сознание до сих пор: «Всю жизнь можно думать о букве „м“ и букве „р“». В путешествие именно к этим буквам приглашает нас то, что мы называем смертью. И где же еще мы можем всерьез подумать об этих буквах? В разграбленном мицелии Сети Интернет? В душных университетских аудиториях? В молодежных заведениях по употреблению пива типа «крёфт»? Нет, о буквах «м» и «р» мы можем думать только на кладбищах. А без подобных размышлений невозможен не только ни один серьезный разговор, но и сама жизнь.

— Погост — залог успеха?

Д.: Увы, в наши свинцовые времена серьезный разговор даже здесь не всегда возможен. Урбанистический тренд на джентрификацию кладбищ добрался и до кубанских осин. Еще каких-то пару лет назад Всесвятское кладбище, расположенное в самом центре Краснодара, было утешением не только для мертвых, но и для живых. Влюбленные парочки, фанаты группы Behemoth, метастазы готической субкультуры в человеческом обличьи, творческие люди, вскормленные свиным молоком — все эти существа совсем недавно находили здесь покой и приют. А теперь джентрификация внесла свои прискорбные коррективы: сейчас это не столько погост, как вы выражаетесь, сколько мемориальный комплекс с центром современного искусства, кофейнями и лекториями. Да, теперь это туристическая мекка, сюда приезжает с лекциями Антон Долин, все очень красиво, вам в любой момент проведут экскурсию медиаторы из ЦСИ «Типография» и т.д. Но настоящий дух этого места просыпается лишь тогда, когда они уходят отсюда.

— А что это жужжит неподалеку от нас? Похоже на трансформаторную будку.

Ф.: Это анархобиокосмистский саркофаг Евгения Кучинова, крайне перспективного молодого ученого из Нижнего Новгорода. Пожалуй, это единственный проект в сфере так называемого современного искусства, заслуживающий внимания. Очень здорово, что Фонд Гейдара Джемаля выделил финансирование на него. Кучинов планирует воскресить всех тех, кто покоится здесь, на Всесвятке, и перезахоронить их же на другом кладбище, до которого еще не добралась джентрификация. Судя по жужжанию, скоро у него все получится.

— То есть настоящая жизнь на этом кладбище возможна теперь только по ночам?

Д.: Поверхностные люди считают ночное кладбище обителью зла, демонических сущностей и мертвецов, которые мечтают восстать и уничтожить все живое. Какая нелепость! Я бы спросил, например, у этих людей, видели ли они когда-нибудь ночью на кладбище воробья?

— Мне не доводилось.

— Разумеется. Но почему?

— Никогда об этом не задумывался.

Ф.: На самом деле воробьи — демонические птицы, а их так называемое чириканье — это литании Сатане. Воробьи практикуют промискуитет, протестуя против сакрального моногамного единства. Они предали Христа и принесли в своих клювах те самые гвозди, поэтому лапки воробьев навеки связаны, а вместо ходьбы им приходится прыгать — как евреям. Если бы кладбища действительно были местами, где царит Люцифер, то его трубадурами несомненно были бы воробьи, славящие Зло в ночи. Но здесь я могу представить их разве что в дневное время — скажем, на лекции Антона Долина. Так что давайте закончим с частностями и перейдем непосредственно к основной теме нашей с вами беседы.

— Как скажете. Если я правильно понял, вы называете себя «исследователями русской зимы». Могли бы вы пояснить, что это значит и почему вас интересует именно наша, русская зима?

Д.: Федор не сказал о самом важном: воробьи ко всему прочему не улетают на зиму. Куда именно они не улетают? Туда, где, согласно преданиям, находится птичий рай — потому что для них в нем нет места, конечно же. Нет и не может быть. Наше исследование уходит корнями в полевые наблюдения за воробьями, мы проводили их из года в год с ноября по март, однако то, что нам в итоге удалось установить, оказалось посерьезнее любых перемещений пернатых христопродавцев.

Ф.: Известный французский тунеядец Ги-Эрнест Дебор в одном из своих похмельных фильмов ссылался на Роберта Музиля, утверждавшего, что по-настоящему глубокие открытия могут быть изложены в рамках одной маленькой статьи. А для нашего открытия хватит и одного предложения. Согласно результатам проведенного нами исследования, никакой зимы на самом деле не существует.

— Зима — это социальный конструкт?

Д.: Если вдуматься, то сама идея зимы — чистый абсурд. С чего бы полнокровной природе с ее пышущей силой, энергией и метаморфозами цепенеть на несколько месяцев, погрузившись в анабиоз? Спать — занятие для людей (недалеких людей, добавим в скобках). Но для того, чтобы уснула вообще вся природа, нужна серьезная причина, это не может происходить так вот просто, за здорово живешь.

Ф.: Поначалу мы выслеживали сотни и тысячи воробьев, пытаясь понять, что скрывают от нас эти бесовские птицы. Но постепенно до нас дошло: есть нечто поважнее их недужного чириканья, и это — тайна русской зимы.

Д.: Если совсем по-простому, то зима — это заговор времен года, сложившийся в ответ на фантомную цикличность годичного круговращения, равно как и на все, чем занимается летом, весной и осенью так называемое человечество.

Ф.: По сути, речь идет о настоящей диверсии, которую ежегодно устраивают девять настоящих месяцев, подсовывая ничего не подозревающим нам три фальшивки, три вонючие куклы из папье-маше с абсурдными именами — Декабрь, Январь и Февраль. Вспомните хотя бы о том, что таинство рождения происходит по истечении девятого, а не двенадцатого месяца беременности, и все сразу встанет на свои места.

— И возник этот заговор, как вы его называете, непосредственно в России?

Ф.: Разумеется, ведь Россия — родина всех самых важных вещей: экстремизма, поэзии, шизофрении и Советского Союза (впрочем, по большому счету это синонимы). Настоящая зима впервые появилась именно в России. Мы с Денисом пишем сейчас большую книгу по метеоэпистемологии, в которой на основе научных фактов доказываем, что зимы не существовало как минимум до 1793-го — года основания города Екатеринодара. По всей видимости, даже Французская революция была не столько политическим, сколько метеорологическим явлением…

— Снега, получается, тоже раньше не было?

Д.: На этот вопрос у нас пока нет однозначного ответа. Но мы точно знаем, что русский снег отличается от иностранного. За пределами России снежинки — это просто души воробьев, отвергнутые небом. У нас все гораздо сложнее.

Ф.: Начнем с этимологии: снег — это то, что «с негой», то есть он несет в себе блаженство, удовольствие, истинную святость. Вспомните, какие чувства охватывают нас при виде суровой русской метели: нам мерещится белый хоровод страсти, вихрь оргиастического хаоса, затемняющий рассудок, подчиняющий себе нашу волю. Одним словом, снег — это кристаллизованный русский эрос.

Д.: А придуман он был, разумеется, первой феминисткой в истории человечества — Екатериной II. По сути, пакт между временами года и Россией удалось заключить во многом благодаря ей.

Ф.: Тут можно вспомнить и декабристов. Выступали они, конечно, не против самодержавия, крепостного права и прочей пены дней. Будучи представителями политической элиты того времени, декабристы защищали русскую зиму, которую хотел списать в утиль Николай I. После смерти Екатерины II правители нашей империи относились к зиме, так сказать, с холодком, прекрасно понимая, что она может уничтожить не только армию Наполеона, но и весь их режим. Так, впрочем, в итоге и вышло. Да и сам Генерал Зима, как феминистофобски прозвали русскую зиму французы, поселится затем вместе с декабристами в небольшом поселке, который назовет в честь себя — Зима.

— Мне еще Пушкин сразу вспомнился, самый популярный живописец русской зимы от поэзии. Он же родился примерно в те же годы, если мне не изменяет память.

Д.: Конечно! Пушкин — певец зимы и снежных дионисийских излишеств. Недаром вся мировая поэзия начинается с него, вспомните хотя бы «Евгения Онегина»: «Там будет бал, там детский праздник, куда поскачет мой проказник?» А Федор Сологуб и вовсе называл Пушкина «арапом, который кидался на белых женщин». Александр Сергеевич был первым литератором, разгадавшим оргиастический сакралитет русской зимы. Именно это позволило ему взойти на поэтический трон, где он и восседает по сей день вместе с Сухово-Кобылиным и сами знаете кем.

— Русская зима, как я понял, берет начало здесь, в Краснодаре-Екатеринодаре?

Ф.: Именно. Екатеринодар — это дар Екатерины. Дар щедрого южного чернозема, адресованный казакам. А лучших из лучших Екатерина назначила Хранителями Зимы, посвятив их в казаки-маги и подарив знание об инициатическом ритуале метеогнозиса.

Д.: На самом деле «казаки-маги» — это, конечно, тавтология. Ведь казаки — не просто вольные люди на службе границ государства, но в первую очередь стражи порога — в высшем, метафизическом смысле. Они находятся в междумирье, охраняя границы потустороннего и посюстороннего, внешнего и внутреннего, реального и сновидческого, жизни и смерти в конце концов. Нагайка — сигнальный маяк римского бога Terminus’a, бога границ, пределов и межи. Если бы я писал историю оккультно-мистических течений последних нескольких веков, то отвел бы казачеству центральную роль.

— Но казаки же у нас не только на Кубани. Почему родиной снега стал именно Екатеринодар?

Ф.: За это надо поблагодарить Сидора Белого, атамана Черноморского казачества, выдающегося мага и колдуна. (Кстати, именно в честь него снег получил белый цвет.) Его «крестным отцом» был князь Потемкин, фаворит Екатерины II, который и познакомил правительницу с гримуарами Белого. Они произвели на императрицу настолько обескураживающее впечатление, что ей сразу стало ясно: Хранителем Зимы должен быть именно он.

Д.: Один из потомков Сидора, небезызвестный литератор Андрей Белый, в результате ознакомления с гримуарами своего великого предка буквально сошел с ума, что хорошо видно по его литературным опытам. «Бомба-сардинница» из романа «Петербург» метафорически отсылает нас к корпусу сочинений Сидора Белого, неразорвавшийся снаряд которых особенно ощутим в морозные зимние вечера. Вспоминается и роман Белого «Серебряный голубь», повествующий о единственной птице, которая способна уничтожить вампирических воробьев, скачущих то на одной, то на другой ноге в поисках младенческой крови.

— Интересно, как же удалось отстоять белизну снега после Октябрьской революции — ее ведь по идее должны были запретить и отправить в ГУЛАГ?

Д.: Хороший вопрос. Мало кто из историков помнит, что одним из первых декретов советской власти стал как раз «Декрет о снеге», который должен был покраснеть вместе со всей страной (в качестве альтернативного варианта рассматривалось очернение снега — в частности, за такое «нигредо» ратовал Свердлов). Однако замена юлианского календаря григорианским, повлекшая за собой бесследное стирание первых тринадцати дней февраля 1918 года, вызвала бурю негодований у настоящих (не поддельных) времен года. Была проведена знаменитая конференция с участием Ленина, Троцкого и Сталина (именно она запечатлена в неопубликованных фрагментах сказки «Двенадцать месяцев» Самуила Маршака), но даже им не удалось перекричать консилиум из девяти настоящих месяцев. Русский снег остался белым.

— Разве «Двенадцать месяцев» никогда не публиковались целиком?

Ф.: Начать лучше с самого Маршака. Его фамилия — это сокращение на иврите от «Наш учитель рабби Аарон Шмуэль Кайдановер». Маршак родился в семье хасидских мистиков, которым пришлось бежать в Воронеж. После Октябрьской революции Маршак перебирается в белогвардейский Екатеринодар под конспиративным именем Доктор Фрикен, чтобы проводить магические ритуалы, связанные с захоронением книг. Там он знакомится в том числе и с произведениями Сидора Белого, о которых ему рассказывал отец-цадик.

Д.: В 1917 году умерла мать Маршака, Евгения Борисовна Гительсон. Он похоронил ее здесь, на Всесвятском кладбище. Здесь же, на могиле нежно любимой им родительницы, он начал писать «Двенадцать месяцев», свой magnum opus, насчитывающий немало томов. Маршак работал над ним вплоть до конца своей жизни.

Не уверен, можно ли даже в наши дни раскрывать подробности содержания этой великой книги, но, думаю, не будет преувеличением сказать, что «Двенадцать месяцев» — эпицентр и концентрат самого радикального из того, что было в философии, литературе и оккультизме тех времен. «Поминки по Финнегану» — всего лишь неудачный оммаж Маршаку. С «Двенадцатью месяцами» Джойс познакомился благодаря своему секретарю Полю (Павлу) Леону, русскому эмигранту. Другой его секретарь, прославленный Сэмюэл Беккет, взял себе имя в честь Маршака, а позднее из-за страха влияния перестал писать не только на английском, чтобы не копировать Джойса, но и на русском, который он знал лучше английского, — чтобы не копировать Маршака. Впрочем, избежать ему удалось только влияния Джойса: пьеса «В ожидании Годо» напоминает стыдливую пародию на хрестоматийное маршаковское стихотворение «Зал ожиданья». Театр абсурда — это всего лишь организованный Маршаком краснодарский Детский театр, перенесенный на европейскую почву.

— Прошедшая краснодарская зима, которая стала самой холодной в истории, как-то связана с «Двенадцатью месяцами»?

Д.: Лишь отчасти. В большей степени она связана с другим известным советским литератором, Евгением Александровичем Евтушенко. Вы знаете, где он родился?

— По-моему, где-то на Украине.

Д.: Нет, Евтушенко родился в Иркутской области на станции Зима. Баловень судьбы, он с самого рождения стал фаворитом русской зимы, и его выдающаяся участь была предначертана.

Ф.: Однако этого ему показалось мало. Конечно, не хотелось бы порочить имя великого поэта, но в результате наших исследований мы пришли к неоспоримому выводу: зиму из Краснодара украл именно Евгений Александрович, вступив в сделку с дьявольскими воробьями. Случилось это много десятилетий назад — еще в самом начале его творческого пути. Поначалу многие не придавали этому значения, но постепенно ситуация приобретала все более гротескные черты. Мы, кубанцы, видели снег лишь несколько раз в году, и со временем стало ясно, что с этим нужно что-то делать.

Что касается Евтушенко, то он был дважды проклят. Во-первых, ему отморозило ногу (как и Артюру Рембо — еще одному фавориту русской зимы, который был проклят за то, что хотел за счет своего снежного дара потеснить Александра Сергеевича Пушкина на пьедестале поэзии). А во-вторых…

Хоровод белого хаоса: интервью с Денисом Куреновым и Федором Смоляковым, исследователями русской зимы

Читайте также